— Знаете, — сказал я, — по-моему, он спустился на пляж.
— На пляж?! — женщина на том конце провода была явно обескуражена. — У вас там хорошая погода?
— Это же Сочи, — сказал я. — Плюс двадцать, и море спокойное.
— Замечательно, — сказала жена несколько упавшим голосом. — Вы сосед Усмана?
— Ну да, — кивнул я, — мы здесь работаем, но иногда удается выбраться на море. А с кем я разговариваю?
— Это жена Усмана Ильгизаровича.
По ее тону я понял, что это старшая жена, настоящая.
— Я передам, что вы звонили.
— Да, будьте любезны. Скажите, что мы с сыном его ждем. Мы всегда переживаем, когда он уезжает.
— Непременно, — сказал я. — Он о вас рассказывал. Прямо так и сказал: «Самые красивые женщины — татарки».
Видно, женщина из Алпатьевска была столь ошеломлена моими словами, что от волнения нажала на рычаг — в трубке раздались короткие гудки.
— Кто звонил? — послышался с кровати голос Усмана.
— Жена, — сказал я. — Старая.
— Татары спят, — пробормотал он и накрылся с головой одеялом.
Я переоделся и спустился на пляж.
Море было спокойным. Веселая дворняга гоняла голубей, ковыряющихся в выброшенных штормом водорослях и разбитых мидиях. Еще немного — и с пляжа исчезнут голуби и дворняги. Осень.
Неподалеку от меня расположилась стайка молоденьких девушек, я уже знал, что они учатся на горничных и портье. Они фотографировались, заскакивая на секунду в море, визжали, одна особо отчаянная проплыла метров пятнадцать. По взглядам, которые они бросали на меня, я понял, что им остро не хватает внимания таких же, как и они, парней. Только это внимание и было для них настоящим.
Я смотрел на их гибкие тела и с грустью осознавал, что между прежним Дагомысом с Саней, Левиком и тридцатью девицами из первого отряда и нынешним, полупустым и накрытом тенью злющей жены татарина, пролегла целая жизнь. Не все в ней сложилось так, как хотелось бы, но она была, полная звуков, запахов, радостей, безвозвратных потерь, и в Москве ли, в Майами, в горних высях, в которых пребывают уже многие наши товарищи, мы говорим: жизнь, ты прекрасна именно тем, что была. Мы прожили уже большую часть этой жизни, мы догадываемся, что впереди нас ждут далеко не лучшие времена, и благодарим Господа за дарованное нам счастье. Жизнь, какая б она ни была, единственна, неповторима и истинна. Пусть это самая банальная мысль из всех, приходивших мне в голову, но она мне дорога.
Когда я улетал из Сочи, Усман Ильгизарович оставался в гостинице. Вечером у них намечался прощальный банкет.
На следующий день, завтракая в Москве, я услышал по радио, что на Северном Кавказе произошло землетрясение силой четыре балла с эпицентром в Дагомысе.
Жертв и разрушений не было.
Праздник
С юбилея я возвращался под утро. На углу отпустил машину, любезно предоставленную банкиром-юбиляром, на торжество к которому я попал случайно, и направился к дому.
— Дорогой, — вдруг услышал я, — почему в гости не заходишь?
Действительно, что это я прусь по дороге, не глядя по сторонам? Вот они, огни забегаловки, сияют, как на Манхеттене. Или сегодня на Манхеттене ничего не сияет? Но думать в этом направлении я не стал. Меня приглашали, как я догадывался, к столу, и пренебрегать этим приглашением не следовало. Даже после банкирского стола.
Я подошел к палатке, оглядел компанию, восседающую на ящиках из-под пива, оценил. Сидели, надо сказать, они хорошо: виски, шампанское, «Мартель» энд «Хенесси», на подносах горы винограда и персиков, на отдельном столике крупно нарезанная бастурма.
— Гуляем, нецивилизованные народы? — сказал я, пытаясь прочесть название виски на этикетке. — Нехорошо!
— Ур-ра!.. — взревели застольники. — Держи стакан — випьем!
— За это пить я с вами не стану, — твердо отвел я чью-то руку со стаканом, наполненным наполовину. — Посижу, но без выпивки.
— Садыс, все равно ми знаем — ты хароши человек.
Мне пододвинули ящик из-под пива, я сел.
Эту палатку держали то ли азербайджанцы, то ли чеченцы. Иногда, возвращаясь поздним вечером, я заглядывал к ним отлакироваться пивком. Хозяин, имени которого я не знал, отчего-то почитал своим долгом угостить меня за счет заведения, и мы вели светские беседы — кто лучше: «Анжи» или «Алания»? Когда окончательно упадет рубль? Однажды долго обсуждали, как правильно резать барашка. Хозяину, вероятно, нравилось, что я слушал его не перебивая.
Но в этот раз случай был особый.
— За что вы их взорвали? — строго спросил я, оглядывая всех поочередно.
— Америка думал — он царь, а теперь все видит, что он с голым ж…ом! — эмоционально объяснил мне самый младший в компании, наверное, родственник хозяину.
— Молчи! — цыкнул на него хозяин. — Кто тебе слово дал?
Я кивнул головой: прежде чем открывать рот, надо научиться говорить.
— Сослан, скажи ты! — велел хозяин.
Сослан встал с ящика, торжественно поднял стакан на уровень глаз.
— Я випить это вино за победу бедных над богатыми. Слава Аллаху!
Все, кроме меня, поднялись и сделали по глотку из своих стаканов.
— Положим, самый бедный здесь я, потому что русский, — сказал я. — Но я еще никого не победил. И вряд ли победю. Побежду.
«Интересно, кто более пьян — я или они?» — подумал я.
— Аслан, теперь ты! — распорядился хозяин.
Аслан встал — он был здесь самый маленький — и выкрикнул:
— Ми им показал куз-кин мат!
Все засмеялись. Аслан, кажется, слыл здесь остряком.
Я, конечно, был навеселе, но не настолько, чтобы не понимать русский язык, пусть и в исполнении нерусского человека.
— Куз-кин — это кузькина? — спросил я. — А мат — это мать?
Все стали смеяться еще громче.
— Но ведь там погибли невинные люди, — вздохнул я. — Много невинных людей!
— Одна башня двадцать пять тысяч, — наклонился ко мне хозяин, — и вторая башня двадцать пять тысяч. Пятьдесят!
Компания восторженно зааплодировала, будто «Алания» забила гол «Анжи». Или наоборот.
«Дикари, — с грустью подумал я. — Не ведают, что творят. Или все же ведают?»
— Вот начнется война, — посмотрел я на хозяина, — и кто от этого выиграет?
— А ми не боится! — встрял младший родственник.
Хозяин взглянул на него, но ничего не сказал.
— А каково было тем, кто сидел в самолетах? — не успокаивался я. — Кошмар!
— Тот, кто сидел в самолете — герой! — хозяин жестом приказал Сослану наполнить стаканы. — Аллах всех принял и наградил.
— Как там у вас — выделил каждому по пятьдесят гурий? — стал припоминать я.
— И десят хватит! — крикнул Аслан.
Все опять засмеялись.
Я представил себя на месте людей, находившихся в рушащихся небоскребах, и меня передернуло. Вероятно, они до последнего надеялись на чудо — размахивали в окнах белыми тряпками, лезли на крышу. Но кто-то и сиганул вниз с сотого этажа. Кстати, почему ни один вертолет не снял с крыши людей? В американских фильмах, заполонивших наши экраны, над каждым небоскребом висит по несколько вертолетов. Вот тебе и кино. Доигрались, ребята…
К палатке подъехала патрульная машина милиции и остановилась.
— Аслан, отнеси ящики! — приказал хозяин.
Аслан подскочил и отнес к машине два ящика с пивом.
— Какое пиво предпочитают? — кивнул я на милицию.
— «Клинское», — презрительно скривился хозяин. — Все едут: милиция, бандиты, Дума тоже едет.
— Какая дума? — удивился я.
— Думская дума, — тоже удивился хозяин. — Все пьют.
— Я не пью, — сказал я.
— Тебе хватит, — согласился он. — Завтра приходи.
— И завтра не буду, — уперся я.
«А вот это напрасно, — мелькнуло у меня в голове. — Виски мог бы не пить, а «Клинское» вместе с милицией — вполне. Не считается».
«Считается-считается, — сказало мое второе «я», — либо пить — либо не пить, третьего не дано».
Вероятно, борьба между моими двумя «я» отразилась у меня на лице, потому что хозяин достал из ящика бутылку «Баварии», открыл ее и поставил возле моей ноги.