— Все вы, уважаемые господа, слышали о богатстве Тышкевичей. Да, я самая обычная золотая свинья. Возможно, я единственный в мире, кто получил это почетное прозвище. Не верите? А ведь она, моя ненаглядная, сохранила эту телеграмму в два слова: «Золотая свинья». И подпись: Николай Второй. На самом деле все довольно тривиально. Царь просил одолжить ему не так уж много денег: всего миллион. Правда — золотом. А я не дал. Как в той вашей истории: не сторговался на три копейки и уехал голодный, как пес.
Граф с удовольствием повторил последние слова по-польски:
— Glodny, jak pies. Вот так, мои дорогие, золотая свинья наконец-то дождалась своего ножа. Каждой свинье перерезают горло, я не раз говорил об этом своей пани. А она не верила. Женщины всегда не верят нам, мужчинам. Да и почему они должны верить? Они не знают, что такое золотая свинья. Я ждал эту революцию. Я знал, что она придет. И вот теперь все мы в костеле, ставшем тюрьмой, ибо сказано: что посеешь, то и пожнешь. Аминь!
Паства давно разбрелась по своим нарам. Хозяин камеры, бугор, спал, тихо посвистывая. Перестали толкаться офицер с выселенным, затихли, улегшись валетом.
Граф вдруг почувствовал холод, недоуменно посмотрел на грязные обмотки в руках, на разбитые ботинки. С обмотками управляться он не умел, но не хочешь замерзнуть — научишься. Кто-то прошаркал к нише в дальнем углу костела, помочился, вернулся назад. Граф скорчился в кожушке, засунув руки под мышки. Раньше он никогда не думал о том, кто прилепил ему «золотую свинью». А вот сегодня захотелось узнать, с какими мыслями он умирал. Каждый живет в своем времени, и каждому жать свою ниву…
По-французски граф говорил теперь по команде Быка, хозяина камеры. Тот, заглотнув пайку, спускал с верхних нар ногу и толкал старика:
— Давай, сиятельство.
Камера ржала. До революции такой веселой житухи не было. Лепи, дед!
Странно, но прислуживать бандитам графу было нетрудно. Изо дня в день он пересказывал им «Утопию» Томаса Мора. Стоит в море остров в двести миль длиной, есть на нем пятьдесят четыре города. Все жители острова по два года проводят в деревне, где пашут поле, выращивают скот, заготавливают дрова, пекут хлеб и делают вино для горожан. Выбирают они себе начальников — филархов, и под их мудрым присмотром живут в согласии и справедливости. Одеваются люди просто, работают шесть часов, спят восемь, а свободное от работы время посвящают наукам. Те, кому не поддается наука, играют на музыкальных инструментах или в шахматы. Добродетельной у них считается жизнь по законам природы, и духовные удовольствия почитаются выше телесных. Есть у них рабы из тех, кто совершил позорный поступок или был осужден на смерть в чужих городах. Рабами нанимаются и бедные люди из других стран, потому что плохая жизнь на острове все равно лучше хорошей на родине. Жена у утопийцев всегда одна. Перед женитьбой они показывают молодых друг другу голыми, и прелюбодеяние у них тяжко карается. Воюют они только за справедливость, защищая свои границы, мстя за обиду или помогая друзьям. Не брезгуют они подкупом, выплачивая большие деньги за измену или убийство вождей среди врагов.
— Разделяй и властвуй! — закончил очередную проповедь граф.
Сверху ударила сильная струя. Бык поленился слезать с нар, мочился чуть не на голову графу. Старик вытер брызги с лица. Он все мог высказать хамскому отродью, но не счел нужным.
На второй день после его появления в костеле забрали офицера. Уходя, он остановился в дверях, обвел взглядом соседей, привставших с мест, задержался на графе.
— Золотая свинья? — подмигнул он. — Все мы свиньи на заклании. Выживут вот только эти.
И вышел, шатаясь, но с высоко поднятой головой.
— Расстреливать повели, — лениво сказал Бык.
— Все одно не жилец, — поддакнул кто-то из подельников. — С отбитыми легкими долго не проживешь.
Бандиты, с которыми сидел граф, грабили и жгли окольные хутора. Но за себя они не переживали.
— Выпустят, — мотал кудлатой головой Бык. — Где они свидетелей наберутся? Потом — нас воспитывать надо. Вот графа уже никак к новой жизни не приспособишь, а нас можно. Жратвы здесь мало… С хорошей жратвой отчего не посидеть…
На допросы никого из них не вызывали, о графе тоже забыли.
— Что, сиятельство, завтра на расстрел поведут? — пугал Бык. — Комиссары наведут порядок. Мы для них мелочь, не графы какие-нибудь. Скажи, много у тебя было? Ну, таких, для удовольствия?
Граф не слышал. С того дня, как его вывезли из охотничьего замка, смысл в жизни исчез. Его и раньше не много было, смысла, теперь он пропал вовсе.
Молча смотрел с высоты на узников распятый Езус. Храпели, ругались, ворочались на нарах люди. Запах отхожего места впитывался в кожу.
Сверху спускалась нога в валенке, била по затылку:
— Давай по-хранцузски…
Через две недели графа под охраной красноармейцев вывезли на границу и передали полякам. Перед этим его заставили подписать много документов, смысл которых был ему непонятен. Передавали его в шубе и валенках, все честь по чести.
Единственное пожелание графа — проститься с пани Конопацкой — удовлетворено не было, потому что пани, как объяснили графу, отбыла в неизвестном направлении.
В этот день бушевала метель, не видно было в снеговой круговерти городов, замков, пущи, и только фигуры военных качались на перроне, как привидения.
Через год граф умер в Варшаве.
Сама его пани за всю жизнь ни разу никуда не выехала из Першая. Редким гостям она показывала альбом со снимками, обращая их внимание на отличие Тышкевичей от Радзивиллов.
— Посмотрите, какие длинные носы у Радзивиллишков — и какие аккуратные у Тышкевичей!
И уж совсем немногим из них довелось увидеть своими глазами телеграмму в два слова: «Золотая свинья».
Долги наши
Третья высадка их диверсионной группы произошла на Кубани. Василь, уроженец деревни Велин из-под Речицы на Днепре, давно уже не удивлялся, что он разведчик-диверсант, — смертник как в своих глазах, так и в глазах остального военного люда, от пехоты до летчиков. Еще во время финской кампании его одного из целого взвода перевели в спецподразделение, стали тому-сему подучивать, ну и подкармливать чуть лучше, чем в обычной части.
Началась война с немцами — и Василя направили в разведшколу на Кавказе, под Сочи. Публика в школе подобралась веселая, отчаянная, не уважающая ни начальство, ни своего брата служивого. Личное оружие в школе было запрещено, начальство знало, с кем имеет дело, но вспыхнула вдруг драка на танцплощадке между разведшколовскими и матросней, почти у каждого диверсанта нашлись финка или пистолет. Началось, как обычно, с кулаков, однако принялись матросики зажимать ребят по углам да обрабатывать пряжками флотских ремней, блеснуло в темноте лезвие финки, ахнул выстрел, за ним второй. В парке ребята отбились, кинулись к школе, но матросы не отставали. Пистолетная стрельба смешалась с автоматной. Начальник школы сунулся было парламентером, обложил воинов матюгами, и тут его прижала к земле долгая автоматная очередь, неизвестно, со своей стороны или с чужой.
Бой шел двое суток. Василь понимал дикость ситуации, однако лежал за толстым деревом и постреливал в тени, которые шевелились в кустах. Хочешь жить, будешь стрелять. Начальник школы и тот вынужден был открыть арсеналы, раздать оружие ученикам. Военная комендатура навести порядок не смогла, вызвала подкрепление, и только на третий день курсанты разбрелись по казармам.
Оставаться на старом месте школе было нельзя. Начальника уволили, преподавательские кадры перетасовали, кое-кого из курсантов отправили на фронт, — остальные собрали вещички и перебазировались с курорта в горы, где ни матросов, ни девок.
Василь записался Василем в разведшколе. Настоящее его имя в метриках — Макар. Но осточертели днепровскому хлопцу подколки. «Макар, ты куда это телят гонял? А коровам хвосты крутить можешь?» Заполнял анкету в школе — и написал: Василий Александрович.