Еще несколько мгновений мы грелись друг о друга. Я наклонилась вперед, но он остановил меня.
— Нет, пока ты не сделаешь то, что должна, — сказал он с такой болью, что я не почувствовала себя оскорбленной отказом.
Я откинулась на подушку. Больше мне нечего было сказать.
Риккард заснул первым, а я не спала, наблюдая за ним, и глаза мои пощипывало, потому что я не могла их сомкнуть.
16. Августина
Я уже несколько недель тосковала по дому, но, проезжая мимо Капитолия, монумента Вашингтона, мемориала Линкольна, внутри меня оставалось все то же тревожное чувство.
Такси свернуло на улицу, и взору предстал знакомый таунхаус из коричневого кирпича. Несмотря на поздний час, внизу горел свет, а к эркеру прижималась темная фигура. Когда машина въехала на гравийную дорожку, входная дверь распахнулась, и по лестнице трусцой спустился мой дядя.
Я расплатилась с водителем и соскользнула с заднего сиденья. Дядя Карлайл уже стоял у багажника и вытаскивал мой чемодан.
— Позволь мне помочь, дядя Карлайл, — настаивала я.
Он махнул мне рукой.
— Иди в дом. Я разберусь с этим.
Я посмотрела на таунхаус, воспоминания нахлынули на меня. По какой-то причине меня вернуло в десятилетний возраст, когда я держала сестру за руку, а тетя Розамунда говорила нам, что теперь это наш дом. Мы выросли на ферме в Истоне, штат Мэриленд, и громкий шум города сводил меня с ума первые несколько недель, пока мы жили здесь.
Дядя Карлайл подошел ко мне сзади, обхватил за плечи и сжал руку.
— Ты в порядке, дорогая?
— Просто принимаю все это, — призналась я.
— Твоя тетя никогда не признается в этом, но она была несчастна, когда вас не было рядом, — сказал дядя Карлайл, ведя меня вверх по лестнице, за которой громыхал мой чемодан. — Она была так взволнована последние несколько дней, что даже добавила восклицательный знак в сообщении, которое отправила мне.
— Теперь ты просто врешь.
— Это правда, моя дорогая, все до единого слова.
Я выросла здесь, но волна неловкости захлестнула меня, и я, как гостья, зависла у прихожей. Физически она выглядела идентично: те же кремовые стены, дубовые полы и кессонные потолки. На стенах висели фотографии с политических поездок и благотворительных мероприятий, а также множество наших с Эдвиной фотографий: наш первый день в школе, выпускной бал, окончание школы. Изменился не дом, а я.
— Повесь пальто, дорогая.
На предназначенном мне крючке было пусто, и я сделала то, что мне сказали. Когда мы были совсем маленькими, дядя Карлайл установил у входной двери две ячейки для нас с Эдди. В них мы отправляли друг другу сообщения — идентичных тем, что были у него на работе для сотрудников. Эдвина всегда шутила, что, усыновляя нас, они читали руководство по здоровой рабочей обстановке, а не по воспитанию детей.
По привычке я проверила свой почтовый ящик («Леди Августина», мое детское прозвище, напечатанное над ним блестящими наклейками), но она была пуста. Конечно же, она была пуста.
Наверху послышались шаги, и Эдвина сбежала по покрытой голубым ковром лестнице, все еще обернутая полотенцем. Когда она заметила меня, то прижала руку к сердцу, ее лицо расцвело от счастья.
Она выглядела старше, чем в последний раз, когда мы виделись. На ее щеках появились новые веснушки, а в плечах появилась уверенность. Стрижка, которую она сделала себе сама, создавала впечатление, что она находится в нескольких секундах от того, чтобы вскочить на доску для серфинга и поймать волну.
— Ты выглядишь как житель Новой Англии, — поддразнила она, перегибаясь через перила, чтобы поцеловать меня в щеку.
— А ты выглядишь как калифорниец, — ответила я. Мой тон прозвучал легко, но разница между нами только усилила очевидность того, как сильно мы изменились.