ят. Как же! Килограммы? Вес? Сейчас вес все скрывают. Мне кажется, он тянет килограммов на девяносто. Но, конечно, никогда в этом не признается. Джемпер лакост, зеленый, стопроцентный хлопок, с двумя желтыми полосами, под джемпером желтая рубашка, виден ее воротник, такого же цвета, как эти полосы. Джемпер в «Лакосте» на Корзо стоит сто евро, у моего Кики пятьдесят, прикиньте сами. Коричневые левайсы. Коричневые туфли. Неизвестной марки. Вся голова в темных завитках. Карие веселые глаза. Полные губы. Зубы, верхние вторые кривоваты, но совсем чуть-чуть. Мики что-то сказал в трубку, что-то несущественное и для вас, и для меня, и посмотрел Элле в глаза. Не буду повторять, что они похожи на две темно-коричневые маслины в прозрачном масле. Это вы уже знаете. «Я жена Бориса», — сказала Элла. Мики молчал и ждал, что будет дальше. «Я жена Бориса», — повторила Элла, снова сжав пальцы в кулаки. Если бы Мики был неврастеником, таким дерганым типом, каких было много во время войны, ну конечно, они встречаются и в мирное время, то он бы сказал: «Прошу прощения! У меня мало времени! Объясните, в чем дело! Кто такой Борис? Итак?..» Или что-нибудь в этом роде. Но Мики вовсе не неврастеник, а Элла — настоящая красавица. А с красивыми женщинами мужчины никогда не раздражаются и никуда не спешат. На них время всегда есть. Это мое мнение. Хотя на сто процентов я не уверена. Не знаю. Потому что с какой стороны ни посмотри, меня красавицей не назовешь. Красавицей я не была никогда. Так что по собственному опыту я этого знать не могу. Но предполагаю. Если бы я была мужчиной и если бы ко мне в кабинет вошла эдакая красотка, метр восемьдесят, шестьдесят два килограмма, с такой фигурой, с таким лицом и такими глазами, нервничать или раздражаться мне бы не захотелось. Но если бы эта красотка твердила «я жена Бориса» таким тоном, как будто это что-то значит, человеку, для которого это ничего не значит, то такой человек, не исключено, мог бы подумать, что красотка слегка не в себе. Война! «Что я могу для вас сделать?» — спросил Мики, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Элла расслабила кулаки и сказала: «Что могу сделать для вас я?» Понимаете? Какая херня?! Какая глупость?! Какое ёб твою мать! Война! Люди, вы понимаете? Война! Мики улыбнулся. И я бы точно так же поступила на его месте. Его карие глаза превратились в две щелочки, стали видны два верхних маленьких кривоватых вторых зуба. А потом сверкнули и все остальные — небольшие, красивые, здоровые зубы. Без пломб. «Это не смешно», — сказала Элла. Ей и вправду было не до смеха. Война. Сумасшедший дом. «Люди должны уметь прощать. Люди должны быть более терпимыми. Люди должны уметь прощать. И забывать. Как можно жить, помня вечно? Никак!» Тут Эллу понесло, у нее начался настоящий словесный понос. Она срала как сытая горлица или огромная жирная чайка. Всегда, когда такая огромная говнюха насрет на наш ауди, Кики говорит, что это к деньгам. Но деньги здесь ни при чем. Просто говнюха облегчилась на первое, что попало под ее вечно готовый насрать задний проход. Чайки вообще-то стервятники. Они выклевывают глаза жертвам кораблекрушений, где-нибудь далеко в открытом море, если эти жертвы плывут в одиночку, я имею в виду, одни, не в компании. Вот что такое эти чайки. А никакие не предвестники денег. Короче, гады! И горлицы не лучше! Они жутко действуют мне на нервы, когда сидят на яйцах, а их мужья, эти летучие крысы, таскают им еду. Когда я работала в Ядроплове, там были кабинеты с окнами внутрь. В смысле, во двор. Так там, на окнах, эти засранцы устроили себе гнезда и ворковали, ворковали, ворковали. Я бы все эти гнезда линейкой… Раньше в каждом кабинете обязательно были длинные деревянные линейки, только не спрашивайте меня зачем. Я, бывало, возьму такую линейку — и на охоту! Гнезда и яйца так и летят во все стороны. Могу себе представить. Очень хорошо могу себе представить, что чувствовали эти сраные голуби, когда открывалась дверь кабинета. В двери — я. С линейкой в руке! Сейчас я вам кое-что расскажу. ОК. Понимаю, это повредит истории про Эллу и Виктора. Потому что мне следовало бы держать вас в состоянии высокого напряжения. Чтобы вы тряслись от желания узнать, сумеет ли Элла спасти Бориса от армии или нет. Но высокое напряжение и череп с костями на высоковольтных столбах действуют мне на нервы. Поэтому я скажу вам сразу. Борис таки попал на поле боя. Ебёна мать! Но не он первый, не он и последний. Да. Так на чем я остановилась? На Ядроплове, на том кабинете, где окна выходят во двор. Представьте себе картину. В голове вашей нарисуйте себе картину! Голуби, точнее, сраная горлица в своем гнезде. Греет свои идиотские яйца. Она воркует. «Гу, гу, гу, гу, гу…» Мерзкие звуки, но голубю они ОК. Прилетает голубь, тащит своей горлице в клюве какую-то дрянь. И давай вместе: «Гу, гу, гу, гу…» А тут я открываю дверь! Резко! Без стука! Вхожу! И сразу к окну! В руках у меня та самая большая линейка! Крепкая! Деревянная! Понимаете? В гнезде паника! Ужас! Жуть! Такое чувство, что никому не спастись! И тебе тоже! Я имею в виду чувства отца-голубя! И твоей жене! И твоим нерожденным детям! Я приближаюсь к окну! Значит, ты, голубь, не хочешь оставлять в беде свою жену? И нерожденных детей? И не улетаешь, ждешь! Моя рука поднимает тяжелую линейку. Деревянную. И бьет тебя по голове! И ты больше ничего не видишь! И никогда не увидишь! Линейка бьет твою жену, горлицу! И она больше ничего не видит! И никогда не увидит! А как летит вниз гнездо! Как летят вниз яйца! В мрачный двор!! И всмятку о землю!!! Вы меня понимаете.