— Мне жарко, — сказала она. Ясно, она не обязана была это объяснять. Но я-то должна вам сказать, что она сказала. Мне незачем врать.
— Хорошо, — сказал Мики. Или, может: — Пожалуйста, пожалуйста. — Или: — Чувствуйте себя свободно. — Или: — Скажите мне, не смущайтесь, чем я могу вам помочь?
Или ничего не сказал. Может, просто улыбнулся. И Элла сказала… Бла-бла-бла-бла-бла… что-нибудь насчет его чувств и что она его понимает; кстати, хочу вам напомнить, что Элла по-прежнему была уверена, что Мики это не Мики, а Виктор. Я говорю об этом на тот случай, если вы отвлеклись от предмета нашего разговора и думаете о какой-нибудь хуйне. Такое со мной бывает, когда слишком долго пережевывают какую-нибудь историю. Короче, после этого «бла-бла-бла…» Элла сказала:
— Я понимаю, что может чувствовать мужчина, после того как другой мужчина вылизал его жену.
Мики оказался в грудном положении. Глаза его опять превратились в узкие щелочки. Рот сжался. Вероятно, он посмотрел на дверь. Так, как смотрит человек, когда понимает, что оказался запертым в одной комнате с сумасшедшим, а спасателей все нет и нет.
— Я постаралась все это забыть, — вывязывала Элла сложный узор разговора. — Вы забыть не можете. ОК. Я вас понимаю, — говорила Элла, — но я предлагаю вам бартер. Можете меня трахнуть, или я могу вам сделать отсос, прямо здесь и сейчас…
Мики вздрогнул. И опять посмотрел на дверь. Напрасно. Спасатели еще далеко.
— Можете меня вылизать, если хотите. Только оставьте в покое Бориса! Смилуйтесь!
Конечно, сейчас нам с вами легко рассуждать насчет того, что у Эллы тогда просто поехала крыша. Но это сейчас, когда наступил мир, если, конечно, это мир. И если то, в чем мы живем сейчас, действительно мир. Но тогда шла война. Поэтому Элла заплакала. Из ее глаз потекли настоящие ручьи.
— Успокойтесь, — сказал Мики.
И опять посмотрел на дверь. Да, полиция на девяти машинах, с включенными сиренами и в сопровождении кареты «скорой помощи» обычно появляется уже после того, как герой сам нанес убийце удар ножом в шею. Они никогда не успевают вовремя. Элла высморкалась.
— Прошу вас, Виктор, скажите хоть что-нибудь! Ответьте мне, Виктор!
Господи Иисусе, вероятно, подумал Мики. Да она же просто сумасшедшая! Однако смотри-ка, какая у Виктора жена! Если, конечно, Мики вообще понял, кто кого в этой истории трахал. Скорее всего, понял, потому что Мики очень сообразительный. Смотри-ка, смотри-ка, ну и жена у Виктора! Потаскушка! Кто бы мог подумать! Вот что, должно быть, промелькнуло в голове у Мики. А может, и не промелькнуло. Кто я такая, чтобы рыться в чужой голове?
— Элла, — сказал Мики, — к сожалению, я не Виктор.
Понимаете? Какой говнюк! «К сожалению»!!! Для Эллы речь шла о жизни и смерти, Элла тогда еще не знала, что Борис все равно попадет в армию и дезертирует, чтобы спастись, и для нее речь шла действительно о жизни и смерти, а Мики вздумал шутить. Да, таковы мужчины. Это сильнее их. Ладно. Про Эллин конфуз лучше не рассказывать. Ее охватила… неловкость. Растерянность. Ее бросило в жар. Она покраснела. Ну, в общем, все, что и должно быть, когда Юдифь входит в шатер, предлагает Олоферну пизду, трахается, отрезает ему голову и только тут понимает, что из окровавленной шеи капает не та кровь. Что это, оказывается, вовсе не Олоферн, а какой-то Томица! Твою мать! Оказывается, эта отвратительная голова в ее руках — голова мудилы Томицы, а не Олоферна! Ну или что-нибудь в таком роде. Похожее. Но! Важно не это. Важно, что Юдифь отправилась домой, а Борис на войну. В тот самый Мухосранск — охотиться на голубей, горлиц и их яйца. Про которых вы думаете, что все было совсем не так. Что они были нашими врагами. И еще вы думаете: «А они с нами что делали?» Ладно, ладно. Не надо вставать на дыбы! У нас демократическое государство. И у меня есть право на неправильное мнение, как сказал кто-то, кажется, Эзоп. Он писал о животных. В частности, должно быть, и о голубях.