В груди вдруг кольнуло, и я понял: рассвета не будет. Проснутся птицы, зашумят люди, заревут электрички, но солнце не взойдет, а небо останется все таким же непроницаемым и черным, как сейчас – без звезд и луны. Я пока решил об этом не думать. Повернулся в сторону станции – всё-таки там было чуть светлее, – открыл рот и завыл, как фонарем освещая себе путь. И двинулся вперед.
Когда кончалось дыхание, я останавливался, набирал в легкие воздух, и с воем снова шагал вперед. Когда умолк в очередной раз, далеко впереди вспыхнул ответный красный огонь, а вслед за этим до ушей долетел заливистый вой – это в ответ завыла собака. Хорошо, если собака. Хорошо, даже если волк, хотя откуда тут волки? Но мне вдруг представилась планета, наполненная прозрачными людьми, которые ходят и воют, освещая себе путь. По спине побежали мурашки, и тогда я начал петь. С песней идти оказалось куда лучше, чем с воем. Не то, чтоб светлее, а красочнее, разноцветнее.
– Широка-а-а-а-а… – тянул я, освещая путь оранжевым фонарем, – Страна моя родна-я-я-я-я-я… – переходил на бас, и деревья искрились в густых красных лучах, – Много в не-е-е-е-е-е-е-е-е-ей… – срывался на визг, освещая путь синим светом, – Лесов, полей и ре-е-е-е-е-е-е-ек…
Физика моя окончилась давно. В институте готовили программистов, и больше гоняли по математике. Как устроен свет, я помнил смутно. А вот писать программы по обработке звука мне доводилось. И я точно помнил, что высокий тон имеет большую частоту, а низкий – меньшую. Я снова остановился и провыл подряд все ноты, какие только мог вытянуть – от самых низких до самых высоких. Ну да, так и есть – звуки в точности соответствовали цветам радуги. Бас – красный, визг – фиолетовый.
Я прошёл ещё чуть-чуть и деревья расступились, передо мной была станция. Оказывается, она была почти рядом – как я потом убедился, звуковые расстояния всегда кажутся намного больше.
* * *
На станции было чуть светлее, чем в лесу, но всё равно темновато. Лишь вдалеке – а может в нескольких шагах? – над одним из деревенских домов полыхало рубиновое зарево: очередная компания неразборчиво орала пьяные песни, словно бы на эту станцию все съезжались для того, чтобы разбрестись по окрестным поселкам и напиться. Станция и впрямь больше ни на что не годилась: абсолютно глухая, даже ларька с пивом и сигаретами нету. Абсолютно темная. Хотя… тут ведь должны гореть фонари? Я засвистел, оглядываясь. Фонарный столб действительно стоял. Поразмыслив, я понял, что он горит: вокруг роились крохотные фиолетовые вспышки – мошкара, мухи, бабочки. Я подошёл к домику кассы. Касса, конечно, была закрыта. Мне помнилось, что тут стоял щит с расписанием электричек. Щит действительно стоял, но прочесть его мне не удалось. Название станции, собранное на козырьке кассы из крупных рельефных букв, читалось достаточно хорошо, стоило задрать голову и немного посвистеть. Какой-то там седьмой километр, то ли двадцать седьмой, то ли сто седьмой, никогда не мог запомнить. А вот расписание на щите, забранном прозрачным пластиком, не читалось ни в какую. А поэтому у меня не было даже уверенности, что расписание на щите висит. Зато обнаружился интересный эффект: если пошуметь, домик станционной кассы просматривался насквозь. Внутри стоял стол с кассовым аппаратом, обшарпанное кресло, вешалка с накинутым ватником, а в углу – две коробки с бутылками. Бутылки были полными и, судя по характерной форме, это было шампанское. Я немного поразмышлял, откуда могло здесь взяться шампанское – то ли кассиры собирались что-то праздновать, то ли по случаю разворовали какой-нибудь проезжий грузовой вагон. Скорее всего второе. Я усмехнулся, подумав, что теперь могу стать превосходным сыщиком. Только вот сколько нынче платят сыщикам? Больше, чем программистам?
Становилось прохладно, делать было решительно нечего, и я направился к шоссе. Тихонько мурлыкая себе под нос, прошёл по улочке спящего поселка и вышел на шоссейку. Здесь было темно и пусто. Машин не было. Я уже решил вернуться на станцию, как вдали мелькнул багровый огонек. Огонек рос, приближался и розовел. Вскоре послышался шумок двигателя, и я увидел автомобиль.
Автомобиль выглядел странно. Он был прозрачным, и внутри его светилось всё. Ярко полыхал мотор, мелькая ослепительными поршнями, сияла выхлопная система, искрилась коробка передач, а в глубине восседал мужичок. В неровном искрящемся свете разглядеть его лицо было нелегко, черты казались размытыми, зато хорошо просматривался череп, позвоночник, кости ног и рук. Одежду я разглядеть не смог – что-то типа бесформенной хламиды.