«Почему эта пьяная сволочь не сдохла в чертовом пожаре?» — проговорила Ксения, когда брат замолчал.
«Не сдохла, — мрачно повторил Денис. — Ногу сломал, когда из окна выпрыгнул. А орал, будто его живьем свежевали…»
Она вздрогнула от слабого стука по стеклу. Открыла глаза. У дверцы стояла женщина лет сорока, подмышкой держала вяло трепыхающегося пацаненка. Ксения опустила окно, и в салон сразу ворвался повизгивающий лай. Она глянула вниз — у ног женщины суетилось лысое чудо природы.
«Китайская хохлатая», — вспомнилось Ксении, и она улыбнулась.
— Вы в порядке? — спросила женщина.
— Что? — переспросила Басаргина и тут же добавила: — А… да, все нормально.
— Тогда… Это мое место…
Ксения снова удивленно посмотрела на женщину и, наконец, поняла.
— Да… да. Я уже уезжаю.
Она завела двигатель. Забавная группа в одинаковых клетчатых футболках у всех троих отбыла в собственное транспортное средство — что-то маленькое, юркое и тоже клетчатое. Басаргина снова не смогла сдержать улыбку и вырулила из чужого двора. Запустила навигатор, пытаясь разобраться, где находится, и решить более важный вопрос — куда ехать.
Сейчас нужно продержаться сутки, до ближайшего рейса.
Потом подумает снова.
Можно, конечно, начать все сначала и срезать замок. Где взять болгарку, он знает. Но такая практика проканать может только один раз. И что, к черту, ему это даст? Ни-че-го.
Ее нет.
Глеб невесело рассмеялся. Прижал ко лбу стакан с водой. Когда успел набрать этот стакан — не помнил. Память не держала деталей, выхватывала отдельные фрагменты. Узкая спина в дверном проеме. Голые ступни на полу. Звук отъезжающего Инфинити.
К ночи она так и не вернулась. Ночью не вернулась тоже.
Не вернулась и на следующий день. И на третий. Рейс. Чертов рейс, поделивший мир на две части. В одной была она, в другой — он. Именно сейчас. Все три дня он торчал в квартире, вглядываясь во двор, прислушиваясь к звукам в подъезде. Первые сутки не писал и не звонил. Ей нужно прийти в себя. Ей нужно понять, как жить дальше. Ей нужно решить, как будет лучше для нее. Не отрывать себя от него, а увериться: приросла.
Повторял, надеясь и тут же разбивая в осколки любые надежды одним вопросом: приросла ли? Ведь так никогда и не сказала. Ее взгляд вспышкой из памяти. «Я не могу».
А он цепным псом сидел — сторожил. Иногда поднимался наверх, зная, что закрыто. Что не приехала. И приехала бы — не позволила бы переступить порог.
На вторые сутки, когда Ксения уже точно улетела из Киева, не выдержал. Написал сообщение в Вайбере: «Ты долетела?» Оно было прочитано. Но осталось без ответа.
Третьи застали его со стаканом воды, прижатым ко лбу. И с вырывающимся из груди смешком. Вломиться в квартиру еще не значит войти в жизнь. Особенно, если квартира пустая. Особенно, если в жизни почти все — допустимые потери. Ну вот не стал он ее спасательным кругом! Нахрена круг той, которая прекрасно плавает?
«У тебя морская болезнь бывает?»
«Нет, а надо?»
В этом она вся. Сломя голову на рифы. Ему только показалось однажды, что она в своей броне предпочитает мелководье. Чтобы не было соблазна погружаться. Теперь выходило иначе. Отрезала. Его — отрезала.
Потом была пятница и собеседование. И как апофеоз всеобщего бреда его вердикт.
Стажировка.
Головой понимал: все правильно, в его случае надеяться угодить сразу в штат было бы нелепо. Но все же представить себя стажером было забавно само по себе.
«Не дури! — ворчал Осмоловский, позвонивший к вечеру и заставший Глеба за рулем. — Пару месяцев помаринуют и возьмут, ты же знаешь».
Он знал. Знал прекрасно, отдавал себе отчет в том, что по-другому и быть не могло. И думал совсем не о том, что менялось сейчас в жизни. Думал о Ксении. Она мариновать не станет. Она просто уйдет. Вопрос в том, как это сделает, и есть ли у него шанс перехватить, предупредить маневр. Затем и торчал битый час на парковке аэропорта «Киев». Ждал. Снова ждал, будто, и правда, самого себя посадил на цепь. Бесполезно. Ни ее Инфинити, ни ее самой. Самолет сел давно. Разбор полета должен был закончиться.