Ксения в свою очередь посмотрела на Ермолова, потом снова перевела взгляд на Анну Станиславовну.
— Нет. Имела место определенность.
— Домогался?
— Он называл это иначе.
— Как? — не без напряженности в тоне спросил Валентин Петрович.
— По-разному. Приятным времяпрепровождением, отдачей долга за возможность летать вторым пилотом, любовью… В зависимости от настроения.
Ермолов вздрогнул и опустил взгляд. Дернул узел своего галстука, под которым нервно ходил кадык. Потом резко повернулся к кадровичке и выпалил:
— Никто не позволит полоскать здесь грязное белье. Это Фриз! У него характеристики, положение и… ну вы сами понимаете!
— Понимаю. А у нее, — она кивнула на Ксению, — знания, характер и, черт подери, пол. Вы думаете, это все просто так пройдет? Единственная в компании женщина-пилот. И не только в нашей компании. Вы их много в отечественной авиации видели? Если она захочет, завтра об этом будут вопить в интернете и с экранов. Притеснение по половому признаку, сексуальные домогательства и прочее, как вы выразились, грязное белье. Это теперь модно. Объяснительную он писать придумал!
— Аня! — Ермолов снова глянул на Ксению. Перевел дыхание: — Ну? Вы слышали? Это, вроде как, руководство к действию было.
— Я им не воспользуюсь, — медленно проговорила Басаргина. — Но была бы вам благодарна, если бы вы избавили Игоря Владимировича от моего присутствия в его экипаже.
— У вас два варианта, на самом деле, — ответила Анна Станиславовна. — Не густо, конечно, но выбрать можно. Либо сейчас вы пишете объяснительную, получаете выговор с занесением в личное дело. После чего уходите в продолжительный отпуск. Спокойно отгуливаете по максимуму возможное количество дней, пока здесь все успокоится и утрясется. А потом возвращаетесь и приступаете к работе. Естественно, не под руководством Фриза. А как все пилоты, в незакрепленном экипаже. Либо тихо уходите сейчас. Без выговора. С чистой репутацией. И возможностью найти место в любой другой компании. Вы налетали немало, теперь будет проще. Но я искренно хочу, чтобы вы выбрали первое.
— Из чувства женской солидарности, — крякнул Ермолов.
— Называйте, как хотите.
— Я могу подумать? — спросила Ксения.
— Можете, — кивнул Валентин Петрович. — Но много времени на раздумья у вас нет. Его жалоба… вот она. С нас просто потребуют отчета о принятых мерах. И должны быть либо ваши ответные действия, либо наши. От полетов на время разбирательства вынуждены отстранить вас.
— Я понимаю, — кивнула Ксения и поднялась. Попрощалась с Ермоловым и Анной Станиславовной. Валентин Петрович сдержанно кивнул в ответ, а кадровичка улыбнулась, в очередной раз выражая поддержку.
Басаргина улыбнулась в ответ — и ей, и себе. Она точно знала, что сделает завтра. И в то же время воспользовалась возможностью еще немного не чувствовать собственного бессилия. Хотя бы представить себе физиономию Фриза, когда она месяца через два, волею случая, попадет с ним в один рейс. Ксения так и видела, как ходят его желваки от рвущейся наружу злости.
Но когда следующим утром она снова входила в здание компании, ее лицо снова являло собой невозмутимость, с которой Басаргина и подала заявление на увольнение. И вряд ли кому из увидевших ее в этот момент могло прийти в голову, что сделала она это не потому, что выговор в личном деле мог помешать дальнейшей карьере.
А потому, что устала бороться.
На четвертом часу абдоминальной операции нервы начали сдавать. Второй ассистент, Леся Хохлова, проходившая интернатуру, находилась на другом конце стола и усердно отмалчивалась. Медсестра, сцепив зубы, выполняла скупые команды Бузакина. Глеб — тоже. Но это молчаливое противостояние между ним и хирургом начинало витать в воздухе и не могло не сказываться на работе, что, по крайней мере, непрофессионально. Но, тем не менее, оба — друг напротив друга, практически лоб ко лбу. Оба — уставились в рану и никуда больше. Глеб соединял пинцетами края ткани со всеми возможными мрачностью и упорством. Бузакин сосредоточенно орудовал иглой.
Это ощущение нервозности чувствовалось в каждом движении. Глеб еще в самом начале послал все к черту, не желая уступать ни пяди своего. Но и на чужую территорию пока не лез. Жизнь научила.
Возможность предоставил сам Роман Афанасьевич. Скинул перчатки. Ушел мыть руки. И выдал:
— Не маленький, сам зашьешь! И с этими словами покинул операционную. Леся под маской негромко икнула.
— Жаловаться побежал? — шепотом спросила она.