— Адреналин ловят в другом месте.
— В любом случае… в любом случае, ты круто отработал.
— Если она выживет, это будет чудо…
— Я знаю. Но зато там теперь над бедром колдуют. Если бы не ты, то травматолог сегодня отдыхал бы.
— А я, сволочь, не утроил Тарасу выходной.
— Сволочь, — согласилась Леся.
— Надо узнать, что случилось… найти родных.
— Это не твоя забота. Тебе домой надо, спать.
— Ну да…
Он кивнул, отлепился от стены и медленно побрел по коридору. Было тихо. Так тихо, что тишиной можно захлебнуться. Потом обернулся и с усмешкой спросил:
— Ты когда-нибудь оперировала рыжих?
Лесины брови подлетели вверх.
— Не доводилось.
— А примету слышала?
— Парамонов, ты в приметы веришь?
— Нет… у них болевой порог выше. И анестезия на них плохо действует… — он сделал «страшное» лицо и загробным голосом протянул: — Увидишь рыжего — беги-и-и-и!
— Да что с тобой, а?!
Ничего. С ним — ничего. Он молча развернулся и направился в приемник. Ноги понесли сами. Шаг за шагом — только не отпускало ни черта!
— Пациентку сбитую оформили?
Лада Сергеевна подняла глаза от бумаг и сняла очки. Сегодня она на окошке, спокойная и собранная, как они все — для кого земля не рванула с оси. Когда Парамонов влетал в приемное отделение с утра, в окровавленной куртке, отдавая распоряжение готовить операционную, она смотрела едва ли менее флегматично, чем сейчас.
У него смена окончилась еще бог знает когда, а он все копошится. Дитя неразумное. Лада Сергеевна пожала плечами и ответила:
— Кое-как, при ней ни документов не было, ничего.
— А телефон?
— На коде, заблокирован.
— Ясно.
Несколько секунд Глеб стоял, потирая переносицу. Потом поднял голову и отчеканил:
— Басаргина Ксения Викторовна, 29 лет. Адреса, правда, не знаю.
Одна ее бровь чуть приподнялась. Вторая осталась на месте.
— Что с тем козлом — видели? — мрачно спросил Глеб.
— Удрать хотел, люди не дали.
— Ясно.
— Тварь малолетняя, — дала свою сдержанную оценку Лада Сергеевна, но думать о том, как будет свежевать этого укурка, Парамонов решил потом.
— Вещи ее где?
— У нас пока. Потом, когда разберемся, родне отдадим.
Родне… Многочисленная басаргинская банда. Шумные, веселые, почти уже родные. «Слет Иванушек по обмену остроумностями».
Глеб сглотнул.
— Спасибо, Лада…
Она кивнула. Спокойствие на ее лице сменилось некоторым любопытством. Но этого Парамонов уже не видел. Он медленно брел дальше, в холл, на крыльцо, на улицу.
В руках был телефон. Его телефон, на котором по-прежнему оставался номер Виктора Антоновича. Не стер, не имело смысла. Единственная нить к Ксении, которая у него оставалась. И все это время он где-то на задворках сознания держал надежду, что однажды, когда пройдет достаточно времени, когда горячка схлынет, он найдет в себе силы попытаться снова. Нельзя до бесконечности отрицать очевидное. Она нужна ему. Господи, как же она ему нужна!
Стоп. Потом. Все потом. Потом он разрешит себе.
Телефон в руках. Список контактов. Басаргин.
Почему-то, когда уже сделал вызов, в его не вполне вменяемую голову пришла очередная «светлая» мысль: а вдруг Виктор Антонович трубку не возьмет? И правда, с чего бы ему отвечать? Прошло столько месяцев. Все изменилось. Все, черт дери, изменилось! И он теперь вошел в статус «бывшего», который, вероятно, «загулял». Это в случае, если Ксения не рассказала им правду. И еще неизвестно, что хуже.
— Да, Глеб, — раздалось на другом конце мира. Мира, где еще все хорошо. Где с Ксенькой все хорошо. Это была первая его мысль. Вторая оказала почти сокрушительное действие. Басаргин тоже не сторонник чистки контактов в телефоне.
Последующий разговор вывернул его наизнанку. Чтобы оставаться спокойным, проговаривая теперь вслух случившееся в реальности, а не собственные действия в операционной, понадобилось все самообладание, которое у него было. И то, которого не было. Ему казалось, еще немного, и его разнесет в ошметки. Не может быть по-другому, когда там распирает так сильно.
…сбила машина…
… обыкновенно, на переходе…
… внутреннее кровотечение…
… операция сложная…
… пытаемся спасти селезенку…
… продолжили гемотрансфузию… — зацепился за слово, выдохнул: — переливание крови…
… еще бедро, но это ерунда…
… вы же не понимаете ничего… — черт подери, он сам ничего не понимал!
— Виктор Антонович, она пока в реанимации. Приезжайте. Это… Пироговка…
— Глеб, что я матери скажу, Глеб?