Под светом ночника она рассматривала Глеба — на его фигуре лежали тени, скрывавшие от нее живость черт, так что можно было усомниться, не спит ли она снова. Но теперь Ксения хорошо помнила каждый мазок, каждый штрих природы, щедро одарившей Глеба. Ее память впечатала их в себя, едва Ксения рассмотрела его однажды. И она всегда могла легко нарисовать его портрет, если бы только позволила себе.
Его лицо — до каждой морщинки.
Его тело — до каждой родинки.
Его руки — знакомые и родные.
Он весь — родной и близкий. Свой… Свой!
И теперь, как никогда раньше, важно узнать о неупущенном времени.
Его и без того потеряно много.
Она не жалеет, ничуть… но, оказавшись у края, видишь все иначе, и отрицать очевидное больше не имеет смысла. Теперь она готова начать сначала, без оглядки, с чистого листа. Больше не хочет быть одна… одна — устала, и не боится в том признаться ни себе, ни родителям, ни Глебу.
Отец, несомненно, прав, называя ее трусихой. Она ведь боялась, до одури боялась снова верить, мечтать, ждать, желать, надеяться. Потому что знала, как больно, когда теряешь — в одно мгновение, навсегда, безвозвратно. Сил смириться — нет, их хватает лишь нарастить панцирь, за которым можно спрятаться от непрекращающейся муки, и жить в собственном мире, никого в него не впуская.
И все же впустила. Глеба впустила. Долго не замечала, как много места он стал там занимать, и когда начала возвращаться не к себе… к нему. Но и остаться не могла. Не верила, что так бывает, а случилось. С ней случилось. Снова.
И не знала… Она не знала, кого теряет — Ивана, Глеба, себя. Отбрасывала все, чем жила последние два года, ломалась без панциря, задыхалась, гноилась заживо, загоняя себя в безысходность.
Пока не увидела его, упершимся ладонями в стекло. Всего и остается — сделать несколько шагов…
Ты к нему шла?..
Она шла к нему…
Не признаваясь в том себе, придумывая причины, не догадываясь — шла к нему, единственному мужчине, рядом с которым ее упорядоченная жизнь обретала давно забытые цвета, запахи, звуки.
А ведь была уверена, что никогда и не вспомнит…
Ксения прикрыла глаза. И ночник казался резким, если долго смотреть. Но как не смотреть? Сколько недель, дней, часов… Она не видела его, не слышала, не чувствовала. Жила наполовину… А сейчас? Сейчас, почти не ощущая собственного тела от обезболивающего, почти не ощущая себя — она жила. От его присутствия в единственном шаге, которого она не сможет сделать. От понимания — он здесь, с ней. Рядом. Как обещал задолго до этой ночи.
Но стоило ей смежить веки, как раздался шорох и едва слышный скрип стула. Ксения в то же мгновение распахнула глаза и взглянула на Глеба. Он просыпался, потирая лицо и расправляя плечи — спина, похоже, затекла окончательно. Чуть двинулся по стулу и наклонился вперед, опершись ладонями на колени. Потом бросил темный взгляд на нее, да так и замер, затаив дыхание.
Чтобы взять себя в руки, ему понадобилось видимое усилие. Но его хриплый после не самого лучшего сна голос прозвучал почти спокойно:
— Ты как?
— Нормально.
— Больно?
— Нет. Не знаю.
— А чего не спишь?
— А ты?
Будто шаги по тонкому-тонкому льду. Будто скольжение у самой кромки воды. Будто треплет на краю крыши под бурными порывами ветра. Не удержишься — сдует.
— У меня дежурство… — медленно проговорил он. Врал. Слишком очевидно врал, отчего сам поморщился и добавил: — Твоих домой отправил, они как зомби уже… Обещал присмотреть.
— Спасибо.
— Не за что. Хочешь чего-нибудь?
— Нет…
Вихрь миллиона мыслей разбился об это «нет».
Замер на губах, так никогда и не озвученный. Парамонов чуть кивнул, на мгновение прикрыв глаза. У него дома кактус собрался цвести. Он получил втык от главврача за беспощадность к своему организму. Не было дня, когда он мог бы жить, будто ничего не случилось. Все эти месяцы. Последние несколько суток — особенно.
— Ладно, — теперь голос его дрогнул, — ты все-таки отдыхай. Потом поговорим, ладно?
— Да, — попыталась она кивнуть.
Глеб улыбнулся. Ни к черту улыбка. Встал со стула, сделал тот самый единственный шаг от стула до кровати, стирая расстояние, разделявшее их, и сказал:
— Не буду мешать.
А потом быстро, чтобы не передумать, наклонился и коснулся ее запястья, прощаясь.
Он не успел отнять руку — Ксения обхватила слабыми пальцами его ладонь и выдохнула:
— Не уходи.
Глеб вздрогнул и поднял голову. Забегал глазами по ее маленькой фигурке, ищуще — заглянул в лицо. И то, что прочел в нем, заставило его медленно опуститься на колени перед ее кроватью. Сил в ногах не стало. Наверняка она слышала, как резко и больно забилось в нем сердце. Он судорожно втянул в себя воздух, наполняясь им до жжения в груди, и уткнулся лбом ей в плечо, жмурясь и сжимая пальцы, переплетенные с ее. Руки не отпускал. И она тоже не отпускала его руку.