Николая заприметила сразу. В любую погоду он ходил в кожаной фуражке, всегда носил усы и, видимо, презирал шарфы.
Однажды в лютый мороз, когда никто бы и подумать не мог, чтоб пойти в библиотеку, явился Николай. Усы, как и ресницы, были покрыты инеем, словно ветви деревьев в первое зимнее утро. Надя подставила к столу обогреватель и то и дело двигала его все ближе и ближе к себе. От вида оголенной шеи Николая ее словно током дернуло.
- Что же вы без шарфа╜то ходите? - возмутилась она.
Николая при этих словах также сильно перетряхнуло, видимо от какого╜то внутреннего омерзения, связанного со всяким, так сказать, "необязательным гардеробом", и он, не дав ответа, спросил:
- Скажите, не располагает ли библиотека романом "451 градус по Фаренгейту" Рэя Брэдбери?
Девушка сверилась с картотекой и сообщила, что нет, не располагает.
- Очень жаль, - произнес Николай и, как был, с голой шеей, вышел в мороз.
Надя поежилась.
Из этой истории получалось, будто Надежда при всей своей женственности, чуткости и нежности, все же стремилась за материальными благами. А это, по мнению Николая, все прекрасные черты характера девушки сводило к минусу. Тогда он смял и выбросил этот сценарий.
Автобус остановился, открылись двери. Николай огляделся. Он ехал в автобусе один, и даже кондуктора было не видно.
Держа в кулаке согретую мелочь, Николай думал, что с ней делать. Автобус стоял, распахнув двери, и, похоже, не собирался двигаться дальше, пока мужчина не оплатит проезд.
Холодная влага осени наполняла автобус. Под пальто забегали мурашки, вскакивая одна на другую. Мужчина оглядел салон и заприметил возле кабины водителя небольшую шкатулку. Из нее, будто дразнящий язык, свисало нечто похожее на пассажирский билет.
Он подошел. Сверху шкатулки находилась пластиковая прозрачная крышка с прорезью для монет и купюр. Николай аккуратно протолкнул в прорезь приготовленные для оплаты теплые железные кругляши и повернул торчащую сбоку ручку.
Монеты двинулись. Брошенные им пятаки перевернулись, и место двуглавого орла занял земной шар, обрамленный колосьями злаковых. От низа до середины высоты колосья бережно оплетала лента.
Вылез билет. Оборвав его о заточенные зубцы механизма, мужчина вернулся к прежнему месту и сел.
Автобус продолжал стоять. За окном редкие прохожие кутались в воротники одежд и шли, казалось, бесцельно. Птиц не видно.
Листва смешивалась с окурками и осенней грязью, черно╜красно╜желтая, твердела в ожидании сильных морозов.
Взгляд побежал по салону и в двух шагах заприметил нечто похожее на стоп╜кран. Однако стоп-крана тут быть не могло.
Мужчина подошел к устройству. Прямоугольная металлическая коробочка, висевшая на пластиковой перегородке между автобусных окон, имела подвижную рукоятку, обращенную внутрь салона. Сверху нее небольшой зазор, куда могла поместиться разве что какая╜нибудь тоненькая бумажонка.
Вставив в него билет, Николай нажал на рукоятку. Шипы устройства, как дырокол, пронзили беззащитную бумажку. В это же мгновение автобус закрыл двери и тронулся с места.
- Следующая остановка - Греческий проспект, - прохрипели динамики.
Тряхнуло. Резко схватившись за поручень, Николай аккуратно сполз на ближайшее сиденье.
- Зачем ты читаешь все эти книги? Только ради любопытства? - спросила Надя.
- Нет. Конечно, нет, - ответил Николай.
Его руки пытались покрепче завязать шнурки на коньках. Опыт подсказывал, что те имеют привычку постоянно развязываться, причем, в самый неподходящий момент.
- И зачем же? - спросила девушка.
Шапку с заячьим меховым ободком она надела чуть ли не по брови. Каждый раз, смотря ей в глаза, мужчина невольно улыбался. Полозья коньков отражали свет фонарей. Николай прищурился.
Внутренняя камера подчеркивала лишь пастельные тона голубого цвета, выбеливала все светлое, представляя его, словно искрящийся чистый лист бумаги, а остальное - погружала в глубокий беспросветный черный. Присутствовал и ярко╜зеленый, но им были награждены лишь Надины глаза.
Казалось, помимо истекающих светом фонарей, белоснежного, покрытого мелкими ссадинами катка, черного беззвездного неба, летящего на них снега и ее зеленых глаз, в этом мире более ничего не существует. И глаза Надежды казались ему единственной, последней живой звездой во всей бескрайней вселенной, что обхватывала со всех сторон ледяной каток.
Она как╜то особо глубоко вздохнула и, задержав воздух на пару секунд, выдохнула. Белый пар в этом, создаваемом ей мире, оказался чем╜то новым, изысканным, красивым.
Николай поднялся со скамьи, схватил Надю за руку и принялся разбегаться по кругу.
- Успевай, - бросил он ей и крепче сжал ладонь девушки.
Надя, сначала несколько неловко, но затем, войдя в ритм, набирала ту необходимую скорость, что позволяла находиться наравне с Николаем. Он не отпускал, и, когда они мчались по кругу, по дальней границе этого засыпаемого снегом, маленького, уютного и стремящегося мирка, сказал:
- Что ты думаешь об этих людях?
Надя пригляделась. Люди, катавшиеся вокруг, были веселы, они смеялись, даже когда падали. Пара огибала упавшие тела и ускорялась вновь. В крутящемся снеге и на большой скорости невозможно было разглядеть ни одного лица. А их было множество, все лучились счастьем и весельем.
- Я не могу их рассмотреть, - сказала Надя, - но, в целом, они мне нравятся.
- А завтра сможешь ли ты узнать их, если, скажем, они зайдут к тебе в библиотеку?
Надя рассмеялась.
- Конечно, нет! Я же, говорю, даже рассмотреть не могу!
- Вот, - сказал Николай. - Все вокруг развивается со стремительной скоростью, и это вызывает восторг! Однако я не могу объяснить, что, как и почему. Кажется, мне не хватает словарного запаса, чтобы определить, где и что сейчас наш мир.
Но ведь эмоции зашкаливают?!
В этот момент полозок конька Николая столкнулся с полозком летящего на них грузного, громко хохочущего усатого мужчины. Николай, отчаянно вскрикнув, упал. Надя остановилась, подъехала к нему. Присев на колени, она погладила его по съехавшей фуражке.
- Ну как? Нормально?
- Вполне, - кивнул Николай.
- Собрал впечатлений о мире, - спросила девушка, ухмыляясь. - Ээээх, Кубышкин ты, Кубышкин!
На полу валялся грязный маркер. Николай поднял его, снял колпачок и под широким автобусным окном написал:
"I miss you too".
За окном пронеслась остановка с названием "Пантелеймоновская". Автобус проехал мимо.
С того случая, если ей хотелось перейти на игривую фамильярность или иронично что╜то поведать, она называла его Кубышкиным. Он не возражал.
Это было своего рода прозвищем, но прозвищем совсем не обидным, а попросту глупым или даже, в некотором роде, безоценочным. Безоценочным к его естеству, но не к тому, как он выхватывал из реальности образы, приукрашивал их и хоронил в своей голове, надеясь на то, что однажды они взойдут в его первой и, наверняка, единственной киноновелле.
Так что аналогию с полученным от Нади прозвищем он понимал.
Однажды, сидя в парке на скамейке, она спросила:
- Много у тебя было прозвищ?
Николай задумался.
В парке, в центре одной из главных клумб стоял пятиметровый памятник Маяковскому. Статуя держала правую руку в кармане каменных брюк, а левую, с открытой ладонью, отводила чуть назад. Волосы поэта изображались четким пробором посередине головы. Было ясно, что поэт декламирует.