Я посмотрела на Нину. Она подняла брови, словно спрашивая, остаться ли ей или уйти.
Я махнула рукой, словно говоря, что все это ерунда. Что бы он ни собирался сказать, я, безусловно, не хотела, чтобы она слышала это. Я даже не хотела слышать это сама.
Нина подвинула кнопку оповещения сестры поближе к моей руке перед тем, как уйти.
– Вызовите меня, если я понадоблюсь.
Я снова повернулась к Чипу:
– Где ты был? Я ждала тебя.
Мне самой было неприятно услышать нотку отчаяния в своем голосе. На собственном опыте я давно уяснила, что отчаяние никак не поможет в таких делах. Нельзя просить кого-либо любить тебя или находиться рядом с тобой – и, безусловно, нельзя давить при этом на чувство вины. Человек либо будет рядом, либо нет. Я могла бы поклясться, что Чип был из тех мужчин, которые не оставят тебя в беде. Во всяком случае, я так думала до катастрофы.
И внезапно я усомнилась в этом.
– Ты знаешь, что я не получил ни царапины? – спросил Чип. – Самолет разбился вдребезги. И ты, – он издал горький смешок, – и ты разбилась вдребезги. А я? Ничего. На мне нет даже ни кусочка лейкопластыря.
– Чип, что ты делаешь?
При этом вопросе он рухнул около кровати – буквально плюхнулся на колени на больничный пол, и его руки сжались в кулаки. А потом он разразился рыданиями.
Это было шокирующим зрелищем. Я никогда не видела, чтобы он так плакал. Или какой-нибудь другой мужчина. Мой отец никогда не плакал. Иногда на похоронах у него на глаза наворачивались слезы, но всегда он держался стоически. А Чип рыдал по-настоящему. Его плечи тряслись, все его тело содрогалось. Я потянула руку и погладила его по волосам.
– Эй, – сказала я, когда он начал затихать. – Может быть, тебе лучше пойти домой и поспать?
– Я не могу спать, – сказал он. – Я больше не сплю.
Я сказала нежно:
– Уверена, что ты сможешь заснуть, если попытаешься.
Но Чип отшатнулся от меня, вскочил на ноги и отошел к дальней стене.
– Не будь такой доброй ко мне.
– Ты переволновался. Тебе нужен отдых.
Он взвился:
– Не говори мне, что мне нужно!
– Чип, – сказала я. – Это был несчастный случай.
Но мои слова только еще больше взбесили его. Он уставился на мое лицо:
– Я сломал твою жизнь.
– Нет. Во всем виновата погода. Это просто был сильный ветер.
– Ты винишь во всем ветер?
А что еще мне оставалось делать?
– Ты склонна к самообману даже больше, чем я предполагал. Ты себя видела? Ты видела свое лицо?
На самом деле, я еще не видела. Мама завесила зеркало в ванной наволочкой. Хотя я в любом случае не смогла бы встать на ноги и посмотреться в него.
– Ты похожа на чудовище из фильма ужасов! Из-за меня! Я это сделал с тобой.
М-да. О’кей.
– Врач сказал, что останется очень мало шрамов.
– Но не на твоей шее. Там были ожоги третьей степени. Они никогда не заживут. Они будут выглядеть как шпаклевка, до самой твоей смерти. И тебе нужно благодарить за это меня – меня, и мое эго, и мою неуверенность в себе.
Он прошелся пятерней по своим волосам. Его лицо позеленело, словно алкоголь давал о себе знать.
– Это был несчастный случай, – настаивала я.
Но он посмотрел мне в глаза:
– Я сломал твой позвоночник. Это ты понимаешь? Они сказали тебе об этом? Ты не хотела лететь на том самолете. Меньше всего на свете ты хотела этого, а я заставил тебя. И ты доверилась мне. А теперь – из-за меня – ты никогда, никогда…
Может быть, впервые в жизни я не смогла предугадать его следующие слова.
– …не сможешь ходить.
На секунду мне показалось, что я ослышалась.
И потом до меня дошло, что это правда.
Мне показалось, что в комнате не осталось кислорода. Мои легкие сплющились. Я пыталась сделать глубокий вдох, но мне это не удавалось. Я могла лишь потихоньку хватать воздух ртом.
Чип разрыдался, глядя на мое лицо.
– Они все еще не сказали тебе об этом?
У меня кружилась голова, и я все еще не могла вздохнуть. А потом я почувствовала соленый привкус во рту, который всегда появляется перед рвотой.
Чип отступил на шаг:
– Бог мой! Они не сказали тебе, что ты парализована!
Слова «парализована» я тоже не могла предугадать.
А что потом? Меня вырвало. На пол, на кровать, на мой больничный халат. Хотя стеганое одеяло, которое мама принесла из дома, каким-то чудом осталось незадетым.
И тут, словно по сигналу, дверь палаты открылась, и вошел мой папа, держа над головой коробку французских пирожных, как официант держит поднос. Он объявил: