Я попыталась глубоко дышать, чтобы успокоиться, но в результате случайно перенасытила легкие кислородом.
И в этот момент появился мой реабилитолог. Как раз тогда, когда я почти отключилась.
На нем была светло-голубая пижама и кроссовки, и он был коротко пострижен, так что его волосы торчали на макушке «ежиком». Он вошел и сказал:
– Меня зовут Ян Моффит. Я ваш тренер.
Но это показалось мне просто набором звуков, которые не увязывались в слова.
Он приложил свой бейдж к компьютеру и секунду смотрел в мою медицинскую карту, прежде чем сказать:
– Итак, вы Маргарет.
Но снова это было лишь набором звуков.
Когда я не ответила, он помахал рукой у меня перед глазами и сказал:
– Привет?
Это я поняла.
– Пора заняться физическими упражнениями, – сказал он.
– Что? – спросила я.
– Что «что»?
– Я вас не понимаю, – пробормотала я, слегка потряхивая головой, словно пытаясь избавиться от воды, залившейся в ухо.
– Никто меня не понимает. Я шотландец.
Вау! Это все объясняло. Конечно, он шотландец. Я думала, что мой мозг отказывается работать, но дело было не во мне, а в нем. Он был супершотландец. Настолько шотландец, что разговаривал так, будто рот у него был набит печеньем.
– Вы к этому привыкнете, – сказал он. – Вы готовы идти?
Нет. Я не готова была идти. Я покачала головой.
– Не готовы идти?
Он протяжно произнес это, делая особое ударение на последней гласной, и я заметила, что его нижние зубы были немножко кривоваты, но это смотрелось даже симпатично.
Я снова покачала головой.
– Почему нет? – спросил он, проглатывая «т» в конце слова.
Мой пьяный жених только что сообщил мне, что я никогда не смогу ходить.
– У меня выдалось тяжелое утро.
– Это случается часто. Но мы все равно должны сделать это.
– Нет.
– Что «нет»?
Позже я решила, что дело было не только в согласных буквах – он и гласные тоже часто проглатывал.
– Нет, – пояснила я, – я не могу сейчас сделать это.
– Послушайте, – сказал он, положив руки на бедра и слегка прищурившись. – Каждый день, каждый час, которые вы проводите в постели, ваши мускулы атрофируются. Неподвижно лежа в постели, вы ухудшаете свое состояние. Вам необходима нагрузка. Хотите вы этого, или нет. Вам придется ходить со мной в физкультурный зал каждый день, всегда. Не потому, что вам этого хочется или у вас хорошее настроение, а потому, что, если вы не будете ходить со мной, ваше здоровье окажется в большой опасности.
Мне было нелегко сложить все звуки, которые он произносил, в слова. Казалось, что они наезжают друг на друга. Они будто были организованы в колонки, а не в строчки, как положено. А словно для пущего эффекта он програссировал букву «р» в слове «здоровье». Я подумала в тот момент, что вряд ли обычному американцу удалось бы это. Но смысл его слов до меня дошел.
– Спасибо за такую вдохновенную речь, – сказала я. Потом добавила: – Нет.
– Вы пойдете.
– Нет.
– Да.
– Не пойду.
Я не знаю, что бы мы стали делать дальше. Он не был похож на человека, который легко сдается. А я неожиданно почувствовала, что мне хочется ввязаться в драку.
Но именно в этот момент в палату вошла Нина, чтобы в последний раз, перед тем как закончить свое дежурство, проверить, как у меня обстоят дела. Я не знаю, подслушивала ли она у двери, или это просто было совпадением, но она сразу же объявила:
– Эта пациентка должна начать заниматься с вами только с завтрашнего дня. В ее карте была ошибка.
Ян перевел взгляд с меня на нее.
– Спросите Майлза, если хотите. Она должна оставаться в постели еще день.
Он окинул нас обеих подозрительным взглядом, словно мы с ней сговорились. Но, в конце концов, сказал:
– Хорошо, значит, завтра.
И вышел из палаты.
– Нет, нет, нет, нет, нет, – сказала Нина, в то же время что-то печатая на компьютере. – Они не могут заставить вас заниматься с этим типом. Я уже сказала им, чтобы они дали вам кого-нибудь другого.
– Что? – спросила я. – Он настолько плох?
– Он не плох, – ответила она, – но он не для вас.
– Не для меня?
Она не отрывала взгляда от экрана компьютера.
– Просто он не добрый. Он жесткий. Безжалостный. Непреклонный. Некоторым именно такой и нужен. Но не вам. Мы подберем вам кого-нибудь другого. Вам и без того досталось.
В другой день я, возможно, могла бы начать расспрашивать о нем. Но кому есть дело до бессердечного типа? Кому вообще есть какое-либо дело до чего-нибудь?