полковника Повелкина. Несмотря на это, Южная группа разгромила самураев. Но то —
Халхин-Гол. Тут, понятно, иные мерки, другой масштаб и, главное, — пока противник
навязывает свою инициативу, а не наоборот.
Долгой показалась командарму та июньская ночь...
Но уже на другое утро обрадовал генерал Рокоссовский: «9-й корпус — на
подходе!» Как это ему удалось? Умница, энергичный комкор! Оказывается, «одолжил»
во фронтовом автобате двести грузовиков, на которых мотострелковые части прибыли
на место одновременно с танками. Вскоре подтянулся 19-й мехкорпус. И с ходу — в
бой!
Завязалось на целую неделю крупное и ожесточенное танковое сражение, на
которое, как помнится, немалые [104] надежды возлагал наш политрук Ерусланов. Я
сказал об этом генералу.
— И хоть оно не достигло коренных результатов, — ответил он, — зато
значительно обескровило и задержало движение врага. Его танки и машины с
мотопехотой не катились по ровному и гладкому асфальту. Они, испытывая наши
непрекращающиеся контратаки, буквально продирались через горы Кременецкого
кряжа, лесные чащобы и болота... Затем поступил приказ на наш отход, в котором
решалась серьезная и ответственная задача — при отводе войск в старые укрепрайоны
ни в коем случае не допустить, чтобы враг опередил нас. Строго приказывалось к
девятому июля занять: 5-й армии — Коростеньский, а 6-й армии — Новоград-
Волынский укрепрайоны.
Командарм снова замолчал, видимо, сильно волнуясь. Откинулся на спинку
дивана, подперев голову рукой. Я ни о чем не спрашивал, ждал, когда он продолжит.
— Расположился наш командный пункт где-то близ Емильчино. Устали
дьявольски, но об отдыхе никто не помышлял. Связывались с частями и соединениями,
выясняя обстановку, во все концы направлялись делегаты связи. И вдруг — гонец из 19-
го мехкорпуса. В донесении, казалось, каждое слово выдает тревогу генерала Фекленко:
«Танки противника у Новоград-Волынского. Свое новое начальство — командование 6-
й армии — ищу вторые сутки и безрезультатно. Имею тридцать танков. Как быть?» Кто-
то из наших штабников заметил: «Этот корпус передан в подчинение генералу
Музыченко. Новоград-Волынский южнее разгранлинии, не в нашей полосе». Даже
генерал Писаревский, наш начальник штаба, засомневался, показывая на карту: «В
самом деле, разгранлиния проходит через станцию Рахальскую на Сербо-Слободку и
далее на запад, что в двадцати километрах севернее Новоград-Волынского. Может,
запросим штаб фронта?»
Пришлось резко прервать разговоры. «Враг у нас, говорю, один. Какая разница, в
какой он полосе?..» Под руками оказался боевой командир полковник Бланк с
остатками своей 87-й стрелковой дивизии, которые он вывел из окружения. Две с
половиной тысячи молодцов, закаленных в горячих схватках! «Садитесь, пишите!» —
сказал кому-то из своих штабных. Продиктовал примерно [105] такое: «Командиру 19-
го мехкорпуса генералу Фекленко. Придаю во взаимодействие и на ваше усиление
ударный отряд под командованием полковника Бланка численностью 2500 бойцов и
командиров. Приказываю всеми наличными силами отбить атаки врага!» Вместе с
членом Военсовета Никишевым и начальником штаба армии генералом Писаревским
подписал боевой приказ{1}.
«Эти герои в жестоких двухдневных схватках, — продолжал Михаил Иванович,
— удерживали Новоград-Волынский и даже вырвались на шоссе, ведущее в Житомир и
в Киев».
Противник, перегруппировавшись и обойдя город с южной стороны, прорвался на
местечко Гульск. Однако за это время мы сумели подтянуть на исходные рубежи
главные силы армии, и утром десятого июля она нанесла решительный контрудар,
оттеснив врага за Киевское шоссе на 30-километровом фронте. С тех пор и надолго
гитлеровцам стало не до Киева!
Этим и начался новый этап упорной борьбы наших войск, который в
Коростеньском укрепрайоне длился сорок дней и ночей и в разное время привлек к себе
около шести армейских корпусов отборных гитлеровских войск.
— И вот, извольте, признание врага в своем бессилии! — Генерал взялся за
книжку, открыл заложенную страницу, начал читать: — «Предложение ОКХ от 18
августа о развитии операций в направлении на Москву не соответствует моим планам.
Приказываю: 1. Важнейшей целью до наступления зимы считать не захват Москвы, а
захват Крыма, индустриального и угольного района Донбасса» и так далее. Дальше:
«2. ...немедленно предпринять операцию, которая должна быть осуществлена
смежными флангами групп армий «Юг» и «Центр». Целью этой операции должно
явиться не простое вытеснение 5-й армии русских за линию Днепра только силами
нашей 6-й армии, а полное уничтожение противника до того, как он достигнет линии р.
Десна, Конотоп, р. Сула. 3. Группа армий «Центр» должна, не считаясь с дальнейшими
планами, выделить для осуществления указанной [106] операции столько сил, сколько
потребуется для уничтожения 5-й армии русских, оставляя себе небольшие силы,
необходимые для отражения атак противника на центральном участке фронта». Это —
директива Гитлера от 21 августа 1941 года. У него, — усмехнулся Потапов, — наша 5-я
армия со своей сорокадневной активной обороной в Коростеньском укрепрайоне стала,
как некое бельмо в глазу, и он решил с нею расправиться прежде, чем осуществить свои
первоначальные планы восточной кампании. Ну, а нам оставалось, что называется,
принять огонь на себя!..
Этот замысел гитлеровцев был своевременно разгадан, и 19 августа Ставка дала
указание на отвод 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса из Коростеньского
укрепрайона на восточный берег Днепра. Для фашистов это оказалось неожиданным и,
спохватившись, они навалились всеми силами на отходившие войска. С запада по всему
фронту наш плацдарм атаковала 6-я немецкая армия, с севера угрожали ударные силы
группы «Центр» — 2-я полевая армия и 2-я танковая группа Гудериана.
Отбиваясь от неотступно наседавшего врага, войска 5-й армии сумели за четыре
перехода, следуя перекатами от рубежа к рубежу, достичь переправы на реке Припяти, а
затем — на Днепре.
Но хуже получилось с отходом 27-го корпуса. Может, не следует сгущать вину
конкретных лиц. Главная причина неудачи, видимо, была в общей обстановке, в
соотношении сил. За два месяца войны и особенно при обороне Коростеньского
укрепрайона наши войска понесли тяжелые потери. Причем они, в сущности, не
пополнялись подкреплениями. Где это видано — в стрелковых дивизиях всего по
тысяче штыков! Но именно такими они уходили из-под Коростеня. Никак не лучше
было и в 27-м корпусе. И вдруг при отходе на переправу у Окунинова его буквально
таранят четыре полноценные вражеские дивизии, среди которых одна — танковая.
Так тогда нередко случалось: каждый боец сражался за десятерых своих павших
товарищей. Но даже в осознании временных неудач они видели свою силу, которая
укрепляла волю и веру в победу!
Михаил Иванович, видимо, заметил мое нетерпеливое движение, спросил: «Что-
то вспомнилось?» Я рассказал, как через полгода после тех сентябрьских событий [107]
в своих скитаниях по днепровскому правобережью оказался у Окуниновской
переправы. Моста не было. На обоих берегах обрывались дорожные насыпи. Рядом с
переправой — огромное кладбище, бесконечные ряды могил с крестами и
фашистскими касками на них.
— Да, гитлеровцам тот скачок через Днепр, разумеется, дался дорогой ценой. Бои
там шли страшные. Но и нам он, понятно, обошелся не дешевле.