пушки. Над нами, посапывая, пронеслись снаряды.
Разбрызгивая огненные струи, ракеты скупо освещали [111] окрестности. Было
видно, каким густым потоком тянутся по дороге люди, машины, повозки... В нем же
двигались и наши дивизионы, выжимая из тихоходных тягачей всю возможную
скорость.
Мимо нас проследовал юркий броневичок, за ним — легковушка — «эмочка» и
грузовик с бойцами в кузове.
— Это командарм, — заметил кто-то. — Куда он, в самое пекло?
Лил холодный осенний дождь. Бой по сторонам не утихал. Скорее, разгорался
сильнее и ближе.
* * *
Капитан Цындрин, как выяснилось позже, недооценил обстановки. То была не
засада, с которой он рассчитывал управиться быстро и без особых усилий. Цындрин
бесследно исчез вместе со своим небольшим отрядом.
Просачиваясь и опрокидывая боевые порядки наших ослабленных стрелковых
частей, противник обтекал с флангов наши колонны, образуя огневой мешок, чтобы
потом стремительным ударом вырваться к Ладинке — прибрежному селу, где
командование армии заранее готовило переправу через Десну.
Мы двигались по тесному, шириной в километр, промежутку, который
простреливался с обеих сторон орудийным, а в некоторых местах и пулеметным огнем
врага. Скоро стало ясно, что огневые атаки справа носят отвлекающий характер.
Основная опасность была слева, с северной стороны.
Требовались огромное мужество выставленных по бокам заслонов,
безостановочное, строго организованное движение тех, кому приказано было уходить за
широкую водную преграду, способность и стремление к гибкому маневру всех частей и
подразделений и, наконец, личная самоотверженность каждого бойца и командира
перед лицом превосходящих сил непрерывно и яростно атакующего противника.
Политрук Ерусланов сам вызвался возглавлять передвижение огневых взводов. Он
сновал от орудия к орудию, шутками подбадривая усталых огневиков и особенно
опекал трактористов. Под дождем окончательно раскисла дорога, и все тракторы чаще
застревали в колдобинах.
По узкому коридору в огненных тисках следовали [112] автомашины, обозы с
ранеными и снаряжением, пешие колонны. Мы шли и шли, не ведая, что с нами станет
через час, через минуту, а, может, в ближайшее мгновение...
До последнего снаряда
1
На придеснянских кручах, возвышавшихся на правобережье, враг насел на нас со
всех сторон. Мы, командиры среднего звена, разумеется не были в курсе общих
событий и оценивали обстановку прежде всего по непосредственным действиям
противника. Это в какой-то мере облегчало наше восприятие большой опасности,
которая день ото дня сгущалась над нашей армией.
Нам было неведомо, что на северо-востоке, у Конотопа, и ближе, под Черниговом,
в наш глубокий тыл прорывается армада немецких танков с дивизиями мотопехоты. Что
чуть ли не прямо перед нами, южнее Чернигова, фашистам удалось форсировать Десну,
и они устремились на юг, растекаясь по левому берегу этой большой реки, чтобы в упор
встретить наши разрозненные и уставшие части на предстоящих переправах. А пока
вражеские диверсанты и разведчики, просачиваясь в наши боевые порядки, шныряли
рядом, нанося хоть незначительные, но болезненные удары. В одной из таких стычек и
погиб связист Атаманчук. Страшной, мучительной была его смерть. Нагрузившись
катушками, Атаманчук ушел прокладывать связь на огневую позицию, что
располагалась в полутора километрах — и не вернулся. Искать Степана отправились
командир связистов Еременко и разведчик Донец, земляк Атаманчука. Нашли его скоро
и неподалеку, в лесу. Могучее тело Степана было обмотано телефонным кабелем,
исполосовано ножами, в рот глубоко забит кляп.
Политрук, взглянув на убитого, хмуро сказал:
— Одного пустили на линию!.. Совсем забыли о бдительности!
Я почувствовал, что его упрек прежде всего обращен ко мне.
Между тем телефонной связи в нашей батарее стало [113] еще меньше. Но так
вышло, что вести огонь с закрытых огневых позиций нам больше не пришлось.
К вечеру дивизион двинулся дальше, выходя к Десне. Там, у села Ладинки,
действовал наплавной мост. В дневное время он разводился, понтоны прятались в
прибрежных кустах. Вечерами переправа возобновлялась. Уже явственно ощущалось
свежее дыхание большой реки. Движение замедлилось. Водители автомашин,
трактористы на коротких остановках бегло осматривали ходовую часть грузовиков и
тягачей. Орудийные номера не отходили от своих орудий.
Вдруг... В гуле моторов и людском гомоне мы не сразу поняли, что по нашим
колоннам бьют вражеские танки. Подбегая ко мне, командир дивизиона Бабенко в
сердцах воскликнул:
— Или ослеп, комбат?! Развертывай батарею влево!
И огневики, и управленцы кинулись к орудиям. Уже который день наши тяжелые
гаубицы на переходах движутся в боевом снаряжении, готовые в любой момент вести
огонь по врагу. Деловито, без суеты захлопотали расчеты. И вот команда: «По танкам,
прямой наводкой!..»
Оглушили выстрелы, ослепило на миг пламенем. Впереди, у кромки леса, встали
разрывы. Кажется, мимо. Фашистские танкисты маневрируют.
— Хлопцы! — вмешался политрук Ерусланов. — Следите за вспышками
выстрелов. Фиксируйте и наводите через каналы стволов!
— Первое — выстрел! Второе — выстрел! Третье... — отрывисто слышится у
орудий.
— Ага, попался, подлец! — торжествующе кричит старший сержант Дегтяренко,
показывая на яркий костер, вспыхнувший вдали. Слышится дробно-грохочущий
перестук. Это в подбитом танке рвутся снаряды.
Батарея свертывалась, чтобы следовать дальше — к спуску на переправу. Но на
позиции неожиданно появился броневичок, из которого поспешно выбрался высокий
худощавый человек. Я поначалу растерялся, узнав в нем нашего командарма. Шагнул,
чтобы представиться, доложить. Но он энергично махнул рукой:
— Рапорта не надо. За танк спасибо! Молодцы, артиллеристы! — приложил
платок к глазам: на огневой позиции еще не рассеялась пороховая гарь. — Но эти танки
— только начало. За ними — орава фашистских автоматчиков. [114] Их надо сдержать,
иначе тонуть нам в Десне! Понял, лейтенант?
Я ответил, что понял.
— Пушки — за Десну! Наших сил мало. Кто под рукой — в цепь!
* * *
Помню, мы бросились на фашистов, шедших в полный рост, поливавших нас
автоматным огнем. Рукопашную возглавил командир 195-й дивизии генерал Несмелов,
объединивший под свое начало остатки стрелковых частей 31-го корпуса. Коренастый и
еще сильный, несмотря на серьезную рану, он встал перед нами с винтовкой в руках:
— В атаку, товарищи!
Несмелова снова ранило. Он пошатнулся, но удержался на ногах. Крикнул:
— И смертью своей бейте чужеземцев!
И упал, обливаясь кровью, на руки бойцов, не выпуская винтовки из слабеющих
рук.
Фашисты, однако, брали верх. Их было больше, и они прижали нас к реке,
рассеяли на группы. Многие спасались в одиночку.
В ночной мгле трудно было ориентироваться. Я поплыл через реку, держась за
плащ-палатку, набитую сеном. Ноги сводило судорогой, и иногда казалось, что я не
выдержу, скроюсь в холодной пучине.
Почти бесчувственного, обессиленного меня прибило к берегу, заросшему
кустарником. Встал на дно, по-прежнему держась за спасшую меня плащ-палатку.
Сильно, как в лихорадке, знобило. Спотыкаясь, я вышел на травянистый берег.
Вытащил на всякий случай пистолет. Пробираясь через кусты, услыхал голоса.
Прислушался: чужие, гортанные! Враг! Скорее назад, в реку!
И снова плеск холодных волн, плащ-палатка с сеном в закоченевших руках.