Плыл, кажется, целую вечность. Течением сносило вниз, и я в конце концов
прибился к понтонной переправе. Кто-то окликнул, кто-то взял за руки, вытащил на
зыбкий мост. И вот он, знакомый голос, как счастье:
— Бог мой! Никак наш комбат? Вот тебе и загадочный предмет на воде!..
Это Петрович, мой друг Козлихин, а рядом с ним Еременко, [115] Донец, друзья и
братья мои! Кто-то из них подает фляжку: «Согрейся!» Я постепенно оживаю.
Спрашиваю: «Как с орудиями, где они?» — «Их повел политрук. С ними — порядок!»
* * *
Утром наконец-то после нудных затяжных дождей показалось солнце. Оно то
выглядывало, то снова скрывалось в белесых облаках.
Не без усилий наша часть собралась в одном месте и всюду слышались разговоры
о понесенных потерях: поредел наш полк, потерялись в суматошной ночи орудие и
трактор-тягач вместе с людьми. В нашем дивизионе разбита вторая батарея. И — общее
беспокойство: почти не оставалось снарядов, горючее на пределе.
Значительно укороченной колонной полк выступил на север, к Олишевке, где, не
прекращаясь, гремел бой. Следовали по большаку. Впереди нас, соблюдая
километровую дистанцию, двигалась аировская батарея.
Прошли километра четыре. Едва головное подразделение выбралось на крутой
пригорок, как навстречу резанули пулеметные очереди — одна, другая, третья!
Раздались резкие, отчаянные голоса. Рои пуль с зудящим посвистом один за другим
невидимо проносились над нашими головами.
По кювету, сильно пригибаясь, к нашим передним машинам пробирался
полковник Григорьев. Поворачиваясь к нам, он приказывал: «Разворачивайтесь вправо!
Впереди засада! Не задерживайтесь!»
Вскоре наш первый эшелон полка очутился на нескошенном поле и, подминая
посевы, следовал по нему развернутой шеренгой. Командиры кричали: «В колонну, в
колонну!»
Выстроившись на ходу, двинулись вперед. Нас повел старший лейтенант Бабенко.
С огневиками остался командир полка. До нас долетали пули: сзади завязывался бой
наших аировцев, которые поставили перед противником заслон.
К полудню добрались в Мрин — большое село на реке Остер. Сделали наконец
передышку.
На перекрестке узких улочек собрались командиры в больших и малых званиях —
общевойсковики, артиллеристы, саперы... Судя по разноголосице мнений и
предположений, более или менее точной обстановки никто не знал. [116]
Лишь становилось ясно, что к северу отсюда фашисты наступают большими
силами и на широком фронте. Им противостоят наши ослабленные части, и оборона
чаще носит очаговый характер, сквозь которую легко проникают немецкие танки,
мотопехота, охватывая наши фланги и угрожая тылам. Видимо, под Олишевкой была не
просто засада гитлеровских пулеметчиков, как полагал командир полка, а нечто совсем
другое.
Вскоре в Мрин приехал полковник Григорьев. Мы оживились, когда появились
наш комполка и штабные командиры. Вместе с ними прибыл и лейтенант Григорьев.
Полковник выслушал короткие доклады командиров дивизионов, затем высказал
мнение: целесообразно занять огневыми взводами круговую оборону у рощицы на
подступах к селению, где они уже ведут оборудование позиций.
Но не успел он закончить, как к нам подъехала небольшая кавалькада всадников, и
в переднем из них мы узнали начальника артиллерии корпуса полковника Кушнира. Он
— в солдатской шинели, с карабином за спиной. Остановив нерослую резвую лошадку,
недовольно заговорил:
— Ну-с, на совет в Филях вроде непохоже. О чем думаете, судите, отцы-
командиры? Противник, говорите, обходит? На то и война! Что, полковник Григорьев,
предпринимаете? — не дослушав, резко сказал: — Ваше решение позволю себе взять
под сомнение. Эти места знаю по гражданской — позиции в данном случае невыгодны,
а снарядов — в обрез! Стрелковые части из зоны боев выходят к Носовке. Следуйте
туда!
В это крупное местечко мы вступили под вечер. Тут предстояло к утру
подготовить прочную оборону.
На одном из огородов, рядом с аккуратной хаткой, оборудовали огневую позицию
для прямой наводки. Снаряды, которых оставалось совсем немного, уложили в ровики.
Еще вчера арттехник дивизиона уехал за боеприпасами, но когда вернется и с чем —
кто скажет? Командиры взводов деловито распоряжались людьми, намечали
ориентиры.
Мы с политруком отправились в местечко. Решили найти военкомат. «Может,
свежие газеты достанем», — предположил Ерусланов.
В здании военкомата было пустынно. Лишь откуда-то из дальней комнаты едва
слышался людской говор. [117]
Представились у входа молчаливому командиру, видно дежурному, предъявили
документы.
В комнате царил полумрак. На стульях вдоль стен сидели люди в полувоенной и
гражданской одежде. Прошли к столу, за которым сидели трое, среди них — военком.
Показали ему документы. «Присаживайтесь, товарищи», — пригласил он.
Ерусланов шутливо намекнул было на таинственность встречи, на которую мы
случайно попали, и один из тех, что сидел рядом с военкомом засмеялся: «Обсуждаем
свои ближайшие задачи. — И, приподнявшись, подал нам руку, рекомендуясь: —
Стрателит, секретарь райкома».
Мне подумалось: это не иначе, как завтрашние партизаны. Один за другим они
докладывали об отправке семей в тыл, рассуждали о возможных боевых действиях.
Между тем в разговорах иногда упоминался некий Алексей Федорович: он, мол,
советовал, он требует...
И года не пройдет, как всей стране станет известным имя партизанского
командира Алексея Федоровича Федорова. Партизанам Сабурова, с которыми свяжет
меня моя военная судьба, не раз придется взаимодействовать с федоровцами. В
послевоенное время выйдет книга дважды Героя Советского Союза А. Ф. Федорова
«Подпольный обком действует», и миллионы людей у нас и за рубежом узнают о борьбе
народных мстителей на Черниговщине и Волыни. Это повествование займет достойное
место в золотом фонде военной мемуаристики.
Но тогда, в Носовке, разве можно было предположить, что уже через неделю нам
суждено будет вместе с Федоровым испить всю горечь испытаний под Пирятином, на
северо-западе Полтавщины, где героика и стойкость, слившись воедино, шагнут за
пределы человеческих сил и возможностей?..
Многие годы спустя мне посчастливится встретиться с Алексеем Федоровичем и,
разумеется, наши воспоминания через сорок лет после описываемых событий вновь
вернутся к тем страшным дням и ночам, о которых Федоров писал, что за всю войну он
никогда не был так близок к гибели, как тогда, осенью сорок первого...
* * *
Возвращаясь из райвоенкомата, неожиданно встретились с Павкой Побережным и
фельдшером Галей. Дни, тревожные, суматошные, до сих пор разъединяли нас. [118]
Павел со своей второй батареей находился на участке действий одного из
стрелковых полков 193-й дивизии и оказался в самом пекле. Шаг за шагом часть
отходила к Десне. Батарея осталась вовсе без снарядов. Слева и справа немцы вышли к
самой реке, яростно атакуя село, которое защищали стрелки и артиллеристы. На
позициях взвода Побережного завязалась рукопашная. Огневики успели зарядить
гаубицы последними, аварийными снарядами, и, когда к ним бросились фашисты, один
за другим грохнули взрывы, которыми перебило множество гитлеровцев, но вместе с
тем пострадало и немало артиллеристов.
Первый огневой взвод вышел с орудиями к реке, где когда-то находился
пешеходный мост. Вокруг свай бурлила вода. Измерили глубину — вроде можно
переправляться. Переднее орудие буксировал тягач, на котором находился командир
батареи лейтенант Тараненко. «За мной, строго в затылок!» — кричал он тем, кто