теряются!» Где-то в самом деле кочует вместе со штабом и командиром дивизиона
одно-единственное наше орудие? Какой тесной ты становишься, родная земля!
На рассвете прибыли в Яблуновку, где нас ожидал Бабенко. Он беседовал с
лейтенантом Григорьевым. Тот рассказывал, как накануне ночью их батарея вместе со
штабом полка едва не угодила в Прилуки, занятые фашистами. Пришлось выдержать
бой, и сейчас на батарее осталось два орудия. Вконец иссякли боеприпасы, горючее...
Штаб полка — впереди.
Поделились горючим, двинулись вместе. Рядом, по тесным улочкам, тянулись
редкие цепочки наших пехотинцев. Позади щелкали выстрелы, гремели разрывы.
Ценой огромных усилий там сдерживался враг. Вдруг лейтенант Побережный крикнул:
«Взгляните на соседнюю улицу!»
Мы увидели, как между хатами мелькают танки с крестами на броне. Следуя
параллельно с нами, танки не стреляют. Что же замышляют фашисты?
Едва вышли из села, как увидели заболоченную речонку, возле которой
сгрудились тягачи с орудиями. Это наши второй и третий дивизионы. Вернее то, что от
них осталось. Среди машин, что-то приказывая, быстро ходит командир полка.
Тракторы буксуют. Тяжелые орудия постепенно погружаются в трясину. Кое-кто
из бойких шоферов ухитряется проскочить болото, и среди них наш Гудимотор —
Сенька Финьковский!
И тут сзади раздались танковые выстрелы. Выйдя за сельскую околицу, танки
бьют по «пробке». Загорелся один тягач, другой... Люди укрываются за орудиями, но и
там их достают осколки снарядов.
За болотом, на взгорье, совсем близко отсюда, из-за деревьев выглядывают крыши
домов. Там — небольшой хуторок. Видим, как оттуда к нам скачет на маленькой резвой
лошадке всадник. Узнаем в нем начальника артиллерии [123] полковника Кушнира. Еще
издали он кричит: «Что, лужу никак не одолеете?!» Но, подъехав, осмотрел одно
застрявшее орудие, другое, протянул: «Однако, черт возьми!..»
Тем временем танки усилили стрельбу. Они двинулись со своих мест, бьют с
коротких остановок. Глядя то на орудия, то на танки, Кушнир замечает: «Неужто никак
нельзя отразить наглецов?»
К нему подошел заляпанный грязью старший лейтенант Бабенко. Доложил:
— Ни одного снаряда, товарищ полковник!..
— Кроме аварийных, — добавил, подходя, Павел Побережный. — Может, ими
ударить напоследок?
Кушнир на мгновение опешил, но, собравшись с духом, резко и твердо
распорядился:
— Полковник Григорьев! Кончать артсистемы! Взорвать все к чер...
Он словно поперхнулся. Отвел взгляд, снял с головы фуражку и приложил к
глазам. Затем глухо спросил:
— Пыжи-то не затерялись?
Нет, их уже отыскали вместе с аварийными, запасными, на чрезвычайный случай,
снарядами. Вокруг плюхались и, разрываясь, вздымали болотную жижу немецкие
снаряды. Это как будто никого не тревожило. Сноровисто забили в дульные срезы
пыжи, зарядили орудия, отвели в стороны длинные шнуры. Прозвучала команда:
— Всем в укрытие!
— Нам не впервой, — угрюмо произнес Павел Побережный, взявшись за шнур.
Никто в суматохе не заметил, что лошадь Кушнира застряла в трясине, силилась и
никак не могла вытащить ноги. Оглушающе рванули взрывы. Гиблое болотное место
заволокло едким дымом. Когда он рассеялся, мы увидели искореженные тягачи и
орудия, их рвано обрубленные стволы. Павла Побережного отбросило далеко в сторону,
и он замертво раскинул руки и ноги у небольшого озерка. Лошадь Кушнира дергалась в
предсмертных конвульсиях. Сам полковник лежал рядом в разорванной на груди
шинели. В стороне, у останков своих орудий, болезненно морщась, зажимал рану на
руке лейтенант Григорьев. [124]
Мы молча стояли над этим побоищем, ощущая на своих лицах холодный осенний
ветер.
3
Вновь, как тогда, в приграничье, нас направили в передовой разъезд. Задача?
Разведка дорог и изучение обстановки, определение пути главным силам. Маршрут
Пирятин — Прихотьки. Связь — через «маяки» и посыльными. «Помню, что приобрели
некоторый опыт, и вот он пригодится», — сказал, напутствуя нас, командир полка.
Вместе с нами он отправил лейтенанта Григорьева. Командиру дивизиона старшему
лейтенанту Бабенко приказал выделить в разъезд военфельдшера Величко. Короче
говоря, нашу Галю.
Перед политруком Еруслановым полковник поставил отдельную задачу. Какую —
нам было неизвестно.
Галя, вижу, обрадовалась. Наша милая, неунывающая и немножко застенчивая
фельдшерица. Подхватив свою объемистую санитарную сумку, она спешила к нашей
видавшей виды полуторке. Улыбнулась грустно, продекламировала:
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?..
Петляя большаками, выбрались на Прилукское шоссе и повернули на юг. Семен
уверенно вел машину. Пользуясь сравнительно незагруженным дорожным полотном,
наш разъезд помчался в Пирятин. По пути встречались разбитые грузовики,
исковерканные орудия, повозки, трупы людей и лошадей. Линии связи сплошь зияли
порывами, и проволока свисала почти с каждого столба. Проехали аэродромное поле, на
котором одиноко маячил наш «ишачок» — истребитель И-16.
Еще издали было видно, как разрушен, дымится пожарищами, как забит
автомашинами и людьми этот небольшой городок. По узеньким улочкам, казалось, не
проехать и не пройти.
Вместе с Козлихиным отправились в разведку. Что только ни встречалось на
нашем пути — госпитали, ремонтные мастерские, многое другое, что относилось к
тыловым службам. Тылы — фронтовые, армейские, корпусные и, конечно, обозы —
неизбежные спутники военной [125] поры. Чуть ли не у каждой машины — люди в
форме — военные врачи, интенданты. Все на улицах впритирку, когда не то что на
машине — пешим не протиснешься. Только и удалось в общем плане сориентироваться,
куда держать путь в дальнейшем. О движении на Прихотьки нечего было думать: там
неподалеку появились фашисты, которых сдерживают наши части.
И еще узнали: в автомашинах, которыми забит город, ни капли горючего. Значит,
на то, что уличные «пробки» рассосутся, мало надежд.
Вернувшись на свою стоянку, с радостью увидели политрука Ерусланова. Он
приехал на машине, груженной бочками с горючим. Не без гордости подчеркнул:
— Экстра-горючее. Чистый авиационный бензин!
— Где взял?
— Гребенку проезжали? Аэродром видели? Так вот. Самолеты перебазировались,
а горючее на складе осталось. Аэродром, кстати говоря, заминирован. Итак, сколько
бочек возьмешь?
— Сколько выделишь. Не одни же мы на снабжении, — ответил я, радуясь тому,
какой находчивый и расторопный наш политрук. За что ни возьмется — сделает так,
что лучшего и желать не надо.
И теперь во взбудораженном Пирятине Степан Михайлович открыл перед людьми
свою добрую душу и вместе с тем проявил принципиальный характер. Едва начали
перекатывать с машины на машину бочки с бензином, со всех концов к нам потянулись
просители: «Хоть ведерко налейте! Пожалуйста!» Оглядев толпу, Ерусланов подозвал
какого-то врача со «шпалами» в петлицах.
— Госпиталь? Полбочки получайте!
За это Ерусланову преподнесли ящик с маслом: «Возьмите взамен. Знаем, как
сейчас питаетесь...» Политрук строго взглянул на врача: «Я ведь, доктор, и обидеться
могу...»
Наотрез отказал выдать горючее какому-то интенданту. Затем одному — в
высоком звании — разъяснял: «Не приказывайте, пожалуйста, я — не ваш
подчиненный. Если б мог! У нас на марше — артиллерийский полк!»
Я попросил Степана Михайловича по возвращении [126] доложить полковнику
обстановку, сложившуюся в районе Пирятина, и мы расстались, обнявшись крепко.