Уходите и возвращайтесь

— Хорошая мужская профессия.

— Мне нравятся летчики, — проговорила Ира, но на ее реплику никто, кроме Виктора, не обратил внимания.

— А шофер? — спросила Таня, войдя в комнату. — Шофер — разве плохая мужская профессия?

— В такси десять копеек километр, — хмыкнул Гаврила.

— А в небе?

— В небе тариф двойной, а иногда и тройной.

— Вы это учитывали? — спросил Одинцова Дима.

— Да, — резко проговорил Виктор.

— А вы? — Он ткнул пальцем в Мазура.

— У каждого свои соображения, — уклонился от прямого ответа Никита.

Дима задумался.

— А что такое деньги? — спросил он вдруг Одинцова.

— Независимость.

— А счастье?

— Счастьем распоряжаются жены. — Виктор взглянул на Татьяну и улыбнулся.

— Мне иногда кажется, — не отрываясь от своих бумаг, проговорил длинноволосый юноша, — что искатели приключении — люди духовно опустошенные. Их риск, безрассудная смелость говорят лишь об их неустроенности, о боязни остаться наедине с собой, о тщетных попытках заменить внутренний мир сильными внешними ощущениями. Только ради бога, — он, словно моля о прощении, скрестил руки и с грустью посмотрел на Виктора, — не подумайте, что это относится к вам. Вас я не знаю. Это так — информация к размышлению.

— Вы, разумеется, не боитесь остаться наедине с собой? — обиделся Виктор.

— Разумеется, — мягко и спокойно ответил Дима — У меня есть интересный собеседник.

— Кто же, если не секрет?

— Я.

— Лишь час опасности — проверка для мужчины, — усмехнувшись, заметил Виктор. — Это не я — Шиллер.

— Друзья, — сказал Гаврила, понимая, что ребята недалеки от ссоры, — если вы мне дадите гитару, я вам спою. Что-нибудь грустное и неоригинальное.

Предложение прошло на «ура». Татьяна побежала за гитарой, а Гаврила, придвинув к себе бутылку сухого вина, дружелюбно толкнул Никиту в бок.

— Выпьем?

— Не хочу. — Никита отставил бокал в сторону.

— Ты в этом году поступал?

— Да.

— А меня не приняли. Здоровье их, видите ли, мое не устроило! В легких, черти, что-то нашли. А я — стайер. Пять тысяч по первому разряду бегаю.

— И чем вы сейчас занимаетесь?

— Посещаю аэроклуб. На «Яках» буду летать. Крепкие машинки…

— Пожалуйста. — Татьяна вручила гитару захмелевшему барду.

Гаврила взял аккорд, но его остановил астролог.

— Одну минуту… Вы не суеверны? — спросил он Одинцова.

— Нет, — зло процедил Виктор, поняв наконец, что этот тихий мальчик не отвяжется до тех пор, пока не вытянет из него всю душу.

Гаврила запел. Голоса у него не было, но это, в общем-то, роли не играло — для тех песен, что он исполнял, вполне подходил и речитатив.

…По смоленской дороге метель, метель в лицо,
Всё нас из дому гонят дела, дела, дела,
Понадежнее было бы рук твоих кольцо,
Покороче дорога, наверное, мне б была.

— Тише, — проговорил вдруг Дима, наконец оторвавшись от журнала. — Вы замкнуты и сдержанны.

Виктор понял, что это относится к нему, и с безучастным видом уставился в потолок.

— Никто не знает, о чем вы думаете. Понять вас трудно. Решения принимаете мгновенно. Склонны к самоанализу. Самоуверенны. Эгоистичны. К врагам беспощадны. В достижении цели тверды. К славе небезразличны.

— Другой бы на моем месте обиделся, — проговорил Виктор, бросив на Татьяну многозначительный взгляд.

— Это кого ты так разрисовал? — спросила Евгения Ивановна, входя в комнату.

Виктор заерзал на стуле, кисло улыбнулся.

— Вас? — Евгения Ивановна прищурилась и перевела взгляд на Никиту. — А мы ведь с вами знакомы. Где я вас видела? Вспомнила!.. — всплеснула она руками. — Вы шофер Николая Ивановича.

— Бывший, — нахмурился Никита. Он посмотрел на часы и встал. — Извините, но я должен идти.

— Я тебя провожу, — вскочила Таня. — А вы, — она обернулась к гостям, — пейте чай. — И, смутившись, добавила: — Я покажу ему, где стоянка такси.

Никита уже натягивал шинель, когда в коридор, злой и обескураженный, вышел Виктор.

— Я тоже, пожалуй, двину, — сказал он, обращаясь к Тане. На Никиту он даже не посмотрел..

Снег кончился, но на улице по-прежнему было ветрено и неуютно. Сквозь рваные хаотические сгустки быстро бегущих облаков то и дело проглядывал бледный желток луны. Ее старческий, немощный свет падал на посеребренные крыши домов и голые ветки деревьев, бросавших на землю неимоверно вытянутые, искаженные до уродливости, мрачные тени.

— Десять минут двенадцатого, — удрученно сказал Никита и, покачав головой, поднял воротник шинели. — Первый раз я опоздал.