— Папа, — Димка, почувствовав, что обстановка изменилась, заговорил как можно мягче, — ты регулярно читаешь газеты, ты знаешь, что происходит в мире. Люди сблизились, отношения стали теплее и сердечнее, потому что они поняли, что в наше время быть разумным — самое разумное. И это, заметь, люди разных материков и континентов, с разными укладами жизни, философией и прочей ерундой, а мы, четверо самых близких на земле людей, не можем или не желаем понять друг друга. Это не кажется тебе странным?
Василий Никитович взял пилку и тупым ее концом долго рисовал на клеенке какие-то замысловатые фигурки животных. Он понимал, что сын выиграл, разбил его наголову, мало того, он сумел его убедить в своей правоте, но ему неудобно было в этом признаться, и он, стесняясь, боялся оторвать от стола взгляд: его всегда выдавали глаза — барометр настроении. По ним жена узнавала, не поссорился ли он с кем на работе, хорошо ли ему или плохо. «Так то жена, — подумал Василий Никитович, — а здесь сын, сопляк, мальчишка!..» — Что ты от меня хочешь? — спросил он глухо.
Димка приободрился:
— Ты только сейчас сказал: никогда не говори «мы», «нас», «вы». Говори «я». Мол, «я» — это самостоятельность. Так вот именно этого я и хочу.
Василий Никитович отчаянно запыхтел трубкой и, наконец оторвав взгляд от стола, с усмешкой посмотрел на Никиту:
— Крепкий паренек.
— Независимый, — подтвердил Никита.
— А ты что, Машенька, скажешь?
— Все разумно, — сказала жена, и лицо ее осветилось доброй, ласковой улыбкой.
— Черт с вами, — пробурчал Василий Никитович с напускной небрежностью. — Действуйте. Только перед тем как прыгать головой в омут, хотя бы посоветуйтесь, все-таки у меня опыта побольше и зла я вам не желаю.
— Спасибо, отец, — тихо сказал Димка. — Да! — Он вдруг спохватился и полез шарить по карманам. — Никита! Тебе… куда же я ее запихал? Вот она! Телеграмма.
Никита развернул бланк. На нем было всего лишь два слова: «Я согласна». В первый момент он ничего не понял, но когда прочитал обратный адрес, то чуть не задохнулся. Мир вздрогнул и начал бесшумно кружиться, и на какое-то мгновение Никита перенесся в далекий, за три с лишним тысячи километров, город, по улицам которого бродила девчонка в джинсах и кожаной куртке, ощутил запахи весны, вместо стула — любимую скамейку и теплые нежно-шершавые губы на своих губах. Чтобы не выдать волнения, он опустил под стол руки и до боли сжал пальцы в кулаки.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросила мать. — Тебя отзывают?
— Все в порядке, мама. — Никита обвел родителей радостно-отсутствующим взглядом и неожиданно бухнул: — Я женюсь.
Василий Никитович рывком выкинул из кресла свое массивное тело и, переваливаясь, как утка, зашлепал на веранду.
— Ты куда? — спросила Мария Васильевна.
— Табак, я забыл, где мой табак. — Из груди Василия Никитовича вырвался звук, похожий на бульканье закипающего чайника. — Я же ведь только сейчас просил: прежде чем в омут, со мной посоветуйтесь. А вы… плащи в грязь!.. Тоже мне рыцари двадцатого века. Хлюпики вы, а не рыцари! Вы хоть знаете, как нужно за женщиной ухаживать?
— А при чем тут я? — осторожно спросил Димка.
— Тебя никто не спрашивает! — рассвирепел отец. — Кто она?
— Девушка.
— Утешил. — Василий Никитович приложил руку к сердцу и в знак признательности слегка наклонил голову. — Ну, а остальное?
— Что тебя интересует?
— Все! — вспылил Василий Никитович. — Чем занимается, родители… Сколько ты с ней знаком?
— Год, — спокойно ответил Никита.
— Го-од, — с недоверием протянул Василий Никитович. — Это уже срок.
— Зовут ее Татьяна, учится на четвертом курсе педагогического, отец — летчик, командир полка. Устраивает?
Василий Никитович наконец отыскал табак, набил трубку и, раскурив ее, уже доброжелательно спросил:
— Надеюсь, познакомишь?
— Обязательно, — сказал Никита. — Только я на ней все равно женюсь.
— Без родительского благословения? — побагровел Василий Никитович.
— Она тебе понравится, отец. И маме тоже.
Мария Васильевна подошла к сыну и нежно, как в детстве, взъерошила ему волосы.
— Она красивая?
Никита достал из бумажника фотографию. Василий Никитович быстро перехватил ее и, протерев очки, долго и пристально вглядывался в незнакомое ему лицо, пытаясь поймать, схватить то неуловимое, за что мы порой любим человека.