— Вы отдаете Достоевского Западу! — восклицал Вильям Юрьевич.
Я отвечал, что уж во всяком случае отдаю не фальсификаторам, пытающимся изобразить его дядюшкой Яковом, у которого товару про всякого, — чуть ли не сторонником буржуазного образа жизни, который он ненавидел… Что может быть авторитетней свидетельства великой немецкой коммунистки Розы Люксембург, писавшей: «Именно реакционер Достоевский является художественным защитником «Униженных и оскорбленных»… И дальше: «Кто раз пережил его Раскольникова, допрос Мити Карамазова в ночь после убийства его отца, кто пережил «Записки из мертвого дома», тот никогда больше не сможет укрыться, как улитка, в скорлупу филистерства и самодовольного эгоизма. Романы Достоевского представляют собой самое страшное обвинение, брошенное в лицо буржуазному обществу: истинный убийца, губитель человеческих душ — это ты!»
Жаль, что при разговоре с В. Юр. у меня не было под рукой этой цитаты. Я ему только сказал, что мой читательский вкус, который я никому не навязываю, и оценка мной объективной роли писателя не одно и то же, что каждый писатель в конце концов находит своего читателя, и наоборот. Сейчас популярность Достоевского на Западе, говорил я, это один из симптомов колебания западной интеллигенции в нашу сторону. Колебания эти лишний раз доказывают, что в наше время главными носителями общечеловеческих идеалов истины, добра, справедливости, красоты, воодушевлявших Достоевского, является борющийся за мир во всем мире против ядерной угрозы пролетариат и социалистические государства.
Словом, мы поспорили. Я в спорах всегда горячусь, а горячность Вильяма Юрьевича для меня была неожиданной. Пришлось нам взять еще по чашечке кофе.
Круг мыслей, вызванных нашим диалогом, мне хочется записать, так сказать, в порядке переписки с самим собой. Я все-таки до сих пор чувствую себя школьником в художественной литературе, в мои 79 лет. Попытки связывать смену литературных форм непосредственно со сменой эпох мне вообще не по душе. Не говоря уже о формалистах 20-х годов, и в эпоху НТР входили в моду то похороны романа, то проповедь коротких рубленых фраз, без коих будто бы писателю не угнаться за быстробегущей действительностью.
Я не литературовед, чтобы решать вопрос во всем объеме, мне важно лишь осмыслить собственный опыт и свои задачи. Чтобы я писал не по-своему, а на чужой образец, к тому же отдаленный на целое столетие, не может быть и речи. Это походило бы на анекдот о протезисте, который, выдавая двум старушкам изготовленные протезы, их перепутал, и обе старушки взвыли.
В то же время хочется уяснить самому себе: почему и как сложилось во мне внутреннее читательское неприятие Достоевского? Неужели я отстал от века? Если у меня испорчен литературный вкус, то чем же именно?..»
Константин Андреевич исподволь посещал в Москве школы продленного и полного дня, учебно-производственные комбинаты; навестил профтехническое училище в Подмосковье, дирекция которого проводила принципы Макаренко; знакомился с постановкой воспитательной работы с детьми в пришкольных микрорайонах, с методикой программированного обучения в школах, с новейшими техническими средствами обучения и так далее. Съездил на Украину посмотреть школьный цех Харьковского тракторного завода и Павлышскую школу имени Сухомлинского. Наконец, посетил и первый в стране школьный завод, о котором ему рассказывал покойный Федор Лохматов.
Писателя приветливо встретил и провел по цехам, в которых в это время работали школьники, директор завода Караванов, представительной наружности мужчина, высокий и статный, с интеллигентным лицом и седеющей курчавой головой. Его облик чем-то напомнил Пересветову портреты знаменитого русского полководца Кутузова.
Осмотрев завод, они в директорском кабинете побеседовали.
— Самым интересным у вас, — сказал Пересветов, — представляется мне выдача заработка на руки школьнику. Это, по-видимому, главное, что отличает вас от межшкольных учебно-производственных комбинатов и школьных цехов промышленных предприятий.
— Не только это, — ответил Караванов, — но, конечно, заработанные деньги в кармане воспитывают в школьнике правильное отношение к труду. Он на себе чувствует общественную полезность своего труда, если получает за него деньги от государства. Связывая с заработанными деньгами какие-то личные расчеты, планы, без понуканий втягивается в дисциплину труда, в ритм заводского производства. Заинтересовывается в качестве работы, в ее эффективности, в повышении своей квалификации; задумывается над выбором профессии. Одними словесными наставлениями всего этого не добьешься. Кроме того, — продолжал он, — выдача заработанной суммы на руки, пусть крохотной, пусть раз в полгода, учит старшеклассника умению обращаться с деньгами, важному, опять-таки, для его завтрашнего дня. Добытые собственным трудом деньги он приучается ценить, не транжирить, прикидывает, как их лучше употребить, что бы такое купить себе или родным.