В одном из эпизодов романа «Круча» Пересветов, критически размышляя о себе, о собственном поведении, задается вопросом: «Что это у меня? Комчванство?» Конечно, здесь, наблюдая за несколько наивным самоанализом героя, не возбраняется и улыбнуться. Но плохо, если улыбка эта будет улыбкой снисходительности, а не доброго сопереживания, если читающий не почувствует правды: да, именно так жили, так мыслили люди описываемого времени, и содержание их жизни было серьезным, нравственным.
К тому же вот еще что не можешь не взять во внимание. Само слово это, «комчванство», вроде бы уже и полузабытое, отошедшее (а вернее, отодвинутое) в историю, нынче вновь полноправно в печати, в общественном мнении, и мы все более осознаем, что его недаром столь часто и столь непримиримо употреблял, размышляя о политической реальности, Ленин…
В «Уходящем поколении» В. Астров ретроспективно обращается к обстоятельствам (они описаны в «Круче»), когда Константин, полюбив Лену Уманскую, первым делом сказал о своем чувстве жене, Оле, признался ей в том, о чем, собственно, вполне мог умолчать: каяться-то и не в чем было… История поучительная. Ибо и в признании этом (лишающем Олю, естественно, душевного равновесия), и в прямолинейно-неуклюжих «выяснениях отношений» с самой Леной Уманской столько видится искренности и честности, что понимаешь: именно так, а не иначе должен был герой поступать. И, собственно, честность эта как раз и явилась залогом того, что не распалась, только окрепла семья Пересветовых.
Из подобных фактов, подробностей и становится очевидно, где же проходит грань между «узостью» и — полнокровием жизненных, нравственных проявлений, грань непростая, диалектическая. Невольно вспоминаются герои Чернышевского — предтечи той самой морали, какой руководствовались Константин Пересветов и его друзья-большевики. Узость ли — движения души, руководимые, контролируемые чистотой убеждений?
Вот эту чистоту убеждений и сумел передать В. Астров в «Уходящем поколении», в главном содержании книги. Константин Пересветов, старый революционер, ставший писателем, делящийся с нами всем, чем живет и в современности, и в воспоминаниях, — это общественный человек в полном смысле слова.
Позволю себе еще одну литературную параллель. Читая «Уходящее поколение», я вспоминал старых партийцев — героев Ю. Трифонова: Федора Николаевича из «Обмена», Летунова из «Старика». Вспоминал их органическую, как и у Пересветова, способность жить не собой — жизнью, текущей вокруг. Хотя, конечно, все это люди достаточно разные.
Старика Летунова многое смущало в нынешнюю пору его жизни. Старика Пересветова тоже смущает ряд явлений, которые, по его разумению, не должны были уже и существовать, а тем не менее существуют, В целом же, однако, характер признаков действительности, разворачивающихся перед Летуновым и перед Пересветовым, существенно разнится. В первом случае это во многом признаки, связанные с негативным, с представлениями и нормами мещанства. Во втором это признаки преимущественно положительные. Многие страницы «Уходящего поколения» занимает рассказ об успешном, радостном опыте писательской деятельности Пересветова, о понимании и доброжелательстве, которыми эта деятельность окружена. Еще один объемный пласт романа — сердечные отношения с близкими, отношения, в которых общность держится не только на родство прямом, буквальном, но и на родстве духовном. Наконец, подробно рассказывается об интересе Пересветова к новаторским поискам в области педагогики, школьного воспитания; тут, конечно, отнюдь не все радужно, как оно и есть в жизни, творческим, самоотверженным педагогам приходится не раз горькую чашу испивать, но хочу и в данном случае подчеркнуть оптимистичность духа Пересветова.
«Педагогические» страницы, может быть, особенно характерны для повествовательного склада романа: они строятся не на сквозном действии, а прежде всего на разговоре, на рассказе о тех или иных педагогических реалиях, которые становятся известны Пересветову, обсуждаются им с кем-либо из друзей, знакомых, собеседников. Вчитываясь в эти страницы, видишь: лучшие из них отмечены движением, дискуссионностью, публицистичность подкреплена психологизмом — тем, что проистекает из взволнованности рассказчика, живого, горячего отношения к предмету. Заинтересовываешься вместе с ним и опытом создания разновозрастных школьных отрядов, и практикой подготовки к рабочим профессиям, и самим ходом эксперимента в интернате (борьба за него, перестраховка, наконец, избавление от эксперимента под благовидным предлогом — типичнейшая для нашего косного педначальства история). Доводы, которые приводятся в романе в пользу развития школьного самоуправления, в пользу оживления, на новом этапе общественного развития, идей Макаренко, интересны, актуальны. Независимо, самостоятельно трактуется вопрос о соотношении воспитательных принципов Макаренко и Сухомлинского, причем с необходимым тактом проводится мысль о том, что система Сухомлинского, как бы она ни была хороша, не должна затмевать (как это случалось в последнее время) систему Макаренко, тем более что в создании школьных коллективов именно макаренковские установки незаменимы.