Я вернулась к столику, и Маша выдала, сердито вцепившись в меня взглядом:
— Отойдем на минуточку, нужно поговорить. А вы, Гиви, пожалуйста, не вмешивайтесь.
— Я и не думаю. Уверяю вас, она ни при чем. Но как знаете.
Мы нашли дамский туалет, так как в остальных местах было яблоку негде упасть, заперлись и на мое удивленное: "О чем базар?" Маша сказала, как одернула, закипая все сильнее:
— Это правда — то, что говорит этот Гиви?
— Что — правда?
— Вы сговорились с ним, да? Ты знаешь, о чем он меня просил? Чтобы я позвонила сейчас твоим родителям и сказала, будто ты у меня дома и останешься там ночевать, потому что у тебя проблемы. Выходит, ты заманила меня сюда, чтобы использовать?
— Да что с тобой, Маша? Неужто ты поверила мужикам, — они же просто удочку закидывают. Да я за тебя, Машка ты моя!.. Знаешь что, бежим отсюда.
— Послушай, Ксена, а вдруг…
— Ничего не вдруг — я тебе с самого начала обещала.
Ребята, конечно, заметили, как нас сносит к выходу. Гиви кинулся следом, тоже попросил разговорчик тет-а-тет, и я ему честно оставила свой телефон — пусть себе названивает в квартиру Бори Кузнецова. Потом мы с Машей перешли, держась за руки, дорогу и пристроились на автобусной остановке. И Маша, придвинувшись вплотную, выдохнула прямо в лицо своим безалкогольным дыханьем: "Ну что, пошли домой?" А меня некстати покачнуло. И мужик, стоявший рядом, ухмыльнулся. И я, быстро взглянув в его поганую рожу, выругалась. Маша же, не видя тонкостей, знай себе несет разные слова и среди них некстати такое:
— Хватит всех обманывать — родителей, меня, этих несносных парней. Закруглились? А теперь уходим.
— А что, если нам правда пойти к тебе, а моим позвонить и сказать…
— Нет, я не буду никого обманывать. Не могу и не буду.
— Не можешь обманывать? — подумала я мрачно, стараясь изо всех сил отодвинуться от своей спутницы, чтобы не задеть ее при возможном падении. — Ну и флаг тебе в руки. Отвернись душой в сторону, а я чего-нибудь придумаю.
— Маша, а вон и отец…
— Где?
Тормознув маршрутку, я влетела в нее пулей и — мое вам почтение! Расчет оказался верный: Маша не стала поднимать шум.
4
Стремят свои ветви платаны. Висят светляками окна. Влажный ветер наносит на стекла капли. Капли растекаются дорожками. Сквозь дорожки окрестность видится кривой и веселой. Из радиоприемника — голос Земфиры. Я хочу организовать клуб фанов. Все, кто когда-то обидел Земфиру, будут иметь дело со мной. Вот так!
Ветер вырывает из рук пакеты — белые, голубые, черные, изредка сливочно-желтые, выносит на пустырь за корпусами и развешивает на колючках сорняков. Полиэтилен смочен дождями, сдобрен чистой природной пылью, разморен, расплавлен, а кое-где сморщен или стерт до нуля. От этих слабоколышущихся разноцветных точечек, которыми усеян, куда ни кинь взгляд, весь простор за микрорайонами, переходящий ближе к горизонту в резкую горную цепь, словно случайно оброненную, становится не так душно. Спокойно становится и как-то величаво. Хорошо бы побродить там или посидеть на камне. Чтобы вокруг сомкнулось поле.
Водитель переключил приемник, и хлынули такты заключительной части Четвертой симфонии Чайковского — я знаю ее потому, что дома есть пластинка. Стоит во поле березка, а ее крутит и вертит злая вьюга. Ветер заносит ее цементом, закидывает бетонными стенами, а березка стоит. Поднимаются из земли, крепчают в ней соки. Р-раз — треснула кора. Р-раз — хлынули соки. Захлебнулся ветер и понес на низких крыльях сияющие капли. Ссохшийся мир, весь до последней дырки, зависит от березки: распустятся ли почки?
Задрожав, я подобралась к водителю. Маршрутка уже катила по Важа Пшавела — проспекту с фешенебельными магазинами в ногах старинных зданий. Другие пассажиры незаметно сошли, и я, видимо, уже долго мозолила глаза шоферу.
— Остановите здесь, ладно? Вы не обидитесь, если я не заплачу?
Отказать женщине — последнее дело в нашем городе. Поэтому вопрос был чисто символический. Но водитель, остановив, заявил: