Во время боя перевязываться было некогда. Я даже разобрался, что, собственно, произошло со мной. Надвинул поплотней бескозырку, пытаясь остановить кровотечение. Лишь когда все стихло, Гребенщиков осмотрел мою голову.
Пострадал я по собственной вине. Поленился вырыть глубокий окоп. Сидел без каски, сняв даже бескозырку. Но дело не только в этом. Мне надоело таскать в карманах гранаты, я положил их на бруствер. Воздушная волна сбросила эти игрушки на меня. Одна угодила в затылок и содрала кожу. Хорошо еще, что были они без детонаторов. Ну а нос мой был разбит камнем, подхваченным той же воздушной волной. Камень угодил чуть ниже переносицы, и от этого удара распухло все лицо.
В пещерах сыро. С каменных стен падали тяжелые капли. Тускло горели свечи. Пахло лекарствами.
Вокруг перевязочного пункта, особенно за ручьем, густой кустарник. Днем оттуда несколько раз стреляли японцы. Медики с опаской поглядывали туда. У входа в пещеру сидели легкораненые бойцы с автоматами и гранатами наготове.
Усталая медсестра, сама едва державшаяся на ногах, выстригла мне на затылке волосы, промыла и перевязала ранку. Саша Кузнецов тоже вскоре готов был в обратный путь.
Я откинул полог у входа и почти столкнулся с рослым пехотинцем, у которого вместо головы лишь огромный шар из бинтов и ваты, с узенькой смотровой щелью. Пехотинца поддерживала девушка, еле достававшая ему до плеча.
— Маша? Цуканова!
Она посмотрела удивленно, припомнила:
— Подожди, я сейчас…
Помогла бойцу опуститься на кипу одеял, сказала что-то девушкам-санитаркам и вышла на площадку перед пещерой. Лицо у нее было осунувшееся, землистое. Запекшиеся губы казались черными.
Мы втроем спустились к ручью. Жадно и долго пили тепловатую воду. Маша вымыла лицо, руки. Потом пригоршнями плеснула воду на волосы, за воротник.
— Замучилась… — Голос ее звучал глухо. — Сорок человек вынесла… Больше уже… Трудно по склону спускаться. Больно ведь им, кричат. А что я могу?..
— Напарника разве нет?
— В цепи напарник. У Осокина людей мало осталось, а японцы жмут все время…
— Тебе в какую сторону?
— Туда! — показала она на тропинку.
Нет, нам было не по пути, мы не могла проводить ее. Маша тяжело поднялась с камня, поправила санитарную сумку и вдруг улыбнулась:
— До лучших времен, мальчики! В городе встретимся!
Кивнула нам и пошла по крутой тропе.
Первый и последний
Взрыв оглушил его. Несколько минут он лежал недвижимо, пытаясь сообразить, что случилось. Казалось, что он на палубе и она качается под ним, уходит из-под него.
Потом он услышал крики: сперва слабые, они звучали все громче и громче. Это вернуло его к действительности. Он поднял автомат, ставший вдруг очень тяжелым, и, не глядя, дал длинную очередь. Японцы сразу затихли. Пусть не думают, что здесь никого нет, что дорога для них открыта. И лейтенант услышит, поймет: дышит еще Костя Плоткин, держит свой фронт!
Похоже, поблизости не осталось живых. Только сержант Бахно стонал рядом, не приходя в сознание. Дела его плохо, наверно. Несколько ран — и осколочные, и пулевые. Другой бы давно не выдержал, а сержант еще шевелится — организм крепкий.
О себе думать не хотелось. Положение скверное. Ноги не слушаются. Опять ноги! И на западе им досталось, и здесь, на востоке, угодило не куда-нибудь, а именно в них. Они залиты кровью, не сосчитаешь, сколько впилось осколков. Попало и в бедро, и в живот…
Все, Костя, осталось тебе только лежать пластом и стрелять, пока есть патроны. Или пока не оставит сознание.
Борясь с головокружением, он приподнялся на локтях и посмотрел вперед. Увидел убитых японцев. Метрах в ста от него, возле каких-то баков, стремительно прошмыгнул и исчез самурай. Костя дал очередь. Для острастки.
Сзади к ному кто-то полз, извиваясь среди камней. Он видел только спину и голову, крупные кольца волос. Черт возьми, медсестра! Вот это да, это девчонка! Костя засмеялся тихонько и всхлипнул: так стало ему вдруг спокойно, что даже расчувствовался. И вроде боль отпустила. Девушка, тяжело дыша, наклонилась над ним.
— Жив, миленький?
— Наполовину, — сказал Костя. — Даже меньше… Ты сержанта посмотри, что-то притих он.
Японцы опять загомонили по-своему. Костя пострелял немного и уронил голову, обессилев.
Девушка долго возилась с сержантом, переворачивала его, бинтовала. Костя следил за ней взглядом. Она вздохнула. Тыльной стороной ладони отбросила со лба полосы, сказала: