Ну, участие, конечно, не очень большое. Пограничники помогали строителям прорубать первые просеки, первый дом вместе закладывали. Когда Олег уезжал в школу прапорщиков, вроде и не собирался вернуться сюда. И действительно, была у него возможность остаться в большом городе, где бытовые удобства, хорошее снабжение, театр, кино. Живи в свое удовольствие. А его неудержимо потянуло назад, в разворошенную, неустроенную бухту, где все еще только закладывалось.
Иной раз поругивал себя: не мальчишка уже — за романтикой-то гоняться! А предложи ему перевестись в другое место — все равно отказался бы. Пустил, значит, здесь корни. Олег обернулся, глянул на вершину далекого хребта. Большое, по-дневному горячее солнце висело низко над зубчатой грядой. Сейчас скроется за вершиной яркий диск, хребет сразу станет угрюмо-черным, резче проявится на фоне розоватого неба. Время еще не позднее, за проливом добрых полчаса будет сиять в солнечных лучах океан, а на затененную бухту уже исподволь надвигаются сумерки.
Закат нынче ясный, ветер с берега, значит, порт не закроется туманом, частым в этих местах. Но все равно надо сходить на контрольно-пропускной пункт. Раз начальник политотдела посоветовал — негоже откладывать в долгой ящик.
3
Широкозадый, низко сидящий в воде буксир прилепился к высокому борту океанского сухогруза и пыхтел, тянул великана вдоль пирса, как муравей тянет веточку или хвоинку во много раз больше его. Ожидая, пока судно пришвартуется пограничники стояли на бетонном оголовке причала.
Размеренно шлепали внизу волны, негромко шипели, откатываясь от неодолимой преграды. На глянцевитой поверхности воды плясали, дробясь, отсветы огней работавшего вблизи крана.
— Сразу видно, не наш пароход, не советский, — сказал Сысоев.
— Почему? — не преминул сунуться с вопросом рядовой Чапкин, остроносый, въедливый и дотошный.
— На надстройки обратите внимание.
— Капитанский мостик, жилые помещения — все как положено.
— Помещение помещению рознь. Верно, Агаджанов?
— Без красоты лепят, — не очень уверенно ответил сержант. — Коробка здоровая, а все надстройки стиснуты на самой корме. Вида нет.
— Рациональность, — коротко бросил Кондин.
— Чрезмерная, — продолжал Сысоев. — Сверхрациональность, вот что. Только бы лишнюю тонну груза впихнуть. А моряки в тесноте ютятся. Месяцами. На наших судах видели: по одному, по двое в каютах живут. Есть где отдохнуть, спортом заняться.
— У нас тоже суда всякие, — возразил Чапкин. — На «Юпитере» тоже не разгуляешься.
— «Юпитер» на приколе, — вмешался Агаджанов. — Сойди по трапу и гуляй на сухом берегу.
— Да и когда его строили-то, знаете? — спросил прапорщик. — Он ещё до войны ветераном был, его ровесники или на дне моря ржавеют, или на переплавку пошли. Музейный экспонат.
На причале появился старший лейтенант Шилов; уж на что рослые Сысоев и Агаджанов, а старший лейтенант на голову выше их. Козырнул в ответ на приветствие, спросил весело:
— А, молодая гвардия? С нами на иностранца?
— Нет, провожу вас и с Чапкиным по терминалу пройду.
— Понятно, — кивнул Шилов. И к бойцам: — Сержант, все готовы?
— Так точно.
— За мной.
Короткая цепочка пограничников двинулось к судну, уже привалившемуся бортом к бетонной стенке. Впереди — Шилов, казавшийся немного нескладным из-за своей чрезмерной высоты и худобы. Следом — стройный чернявый красавец Агаджанов, форма щегольски подогнана умелым портным. Замыкал цепочку коренастый ефрейтор Кондин, такой широкий в плечах, что старшина с трудом подобрал для него китель.
Едва с борта спустили трап, пограничники сразу поднялись на судно. На пирсе остался лишь Кондин. Четко повернулся кругом и застыл у нижней ступеньки трапа.
— Монумент! Кедр сибирский! — не без зависти произнес Чапкин. — На прошлой неделе грек здесь грузился, один ихний матрос под ноги Кондину картинки сыпанул. Вроде случайно. Цветные, и с такими штучками, что волосы на голове шевелятся. Слов не хватят, чтобы сказать, какая похабщина! Любопытно до ужаса. А Кондин наш как сейчас: лицо каменное, глазом не поведет… Матросы там крикливые были, смеются, прыгают по палубе, на пальцах показывают. Только Кондин — как изваяние. Ноль внимания. Ну, те и утихомирились. А потом убрали свои картинки.