— Ну, видимо, хватил лиха или ветрогон, раз по адресу едет, — вздохнула бабка. В отличие от меня, выражение «ехать по адресу» ей было понятно. Видимо, оно относилось к разряду какой-то житейской терминологии. Отсюда я сделал вывод, что пока таинственная для меня поездка «по адресу» «можно сказать, своего брата, геолога» была в мировой практике случаем далеко не единственным.
— И она, видать, хватила лиха, — продолжала вздыхать бабка. — Только, не знай, радости-то много ли от него будет. Видать, что давно отбился от рук. Да и пьет.
Я хотел спросить бабку, что значит «ехать по адресу», но не успел, он вернулся. Сел рядом со мной.
— Вот так — еду по адресу.
Полез в карман, достал потрепанный до неузнаваемости бумажник, долго перебирал в нем такие же потрепанные документы: паспорт, военный билет, какие-то справки и подал мне неровно вырванный из школьной тетради листок. Я развернул его:
«Маша, выходи за него замуж. Мужик вроде ничего. Хороший плотник. Шура.»
— Это ее сестра написала, — пояснил он. — В Сочи она у нас в рабочей столовой официанткой. «Хватит, — говорит, — тебе мотаться по свету. Старый ведь уже. Ну еще лет пять помыкаешься, там все равно какой-нибудь угол подыскивать придется. И ей трудно одной, двое детей, хозяйство. Крышу перекрыть надо». Вот и еду. Муж у нее два года назад помер. Инвалид войны. Как привезли в сорок пятом из госпиталя — еще мальчишкой, так до последних лет — то на костылях, то лежмя лежал.
— Да ты видел ее хоть раз? — не выдержал я.
— Откуда? — удивился он.
— Ну, может быть, переписывался?
— Нет. Какой там. Сестра после разговора со мной ей письмо написала, та ответила: «Пусть приезжает». Перед отъездом дал телеграмму: буду тогда-то и таким-то поездом. Вот и все.
В Краснодаре я выбежал к киоску «Союзпечати», купил открытку с конвертом. На поворотах вагон поматывало, и писать было трудно:
«Страшное чувство, что больше нечем жить. Пустота. Неужели она никогда не пройдет? Без тебя все теряет смысл, даже работа. А это единственное, что у меня осталось. Неужели во мне все умерло? Прощай!»
В Харькове стоянка была долгой. Я написал на конверте: «Сочи, до востребования» и встал. «Можно сказать, свой брат, геолог» — до сих пор я не знал, как его зовут, — не спал.
— Я пройдусь с тобой?
— Давай.
Харьковский вокзал был переполнен. Он глухо и неуютно гудел, шевелился, словно огромная отара овец.
Я прокладывал путь среди узлов и чемоданов к почтовому ящику. «Можно сказать, свой брат, геолог» молча плелся сзади. Неожиданно спросил:
— А как, нужны у вас в экспедиции люди?
Я оглянулся на него и вздохнул.
— Когда уезжал, нужны были, только, правда, не взрывники, а сейчас не знаю. В общем-то в любой экспедиции почти всегда нужны люди. Текучесть кадров большая. Сам ведь знаешь.
— Знаю.
Объявили отправление нашего поезда, мы заторопились к вагону.
— Да, а как ты в Сочи-то оказался? — спросил я, высчитывая в уме, когда она получит открытку. — Тоже на тепло потянуло?
— На его самое. Надоели мне эти экспедиции. Посуди сам — с двадцати лет я в них. Отец в войну без вести пропал, мать погибла при бомбежке. Детдом в Сибири. Ремеслуха… Завод… Потом пристроился разнорабочим в геологическую партию. А потом подряд пошли эти вербовки. Закрылась одна экспедиция, ехать некуда, никто нигде не ждет, пропылишь деньги до рубля с какими-нибудь случайными дружками, такими же прощелыгами, и скорее наниматься в новую экспедицию. Все собирался немного денег скопить, получал-то неплохо, особенно когда работал на Чукотке. Но разве скопишь? Так и оттрубил незаметно двадцать лет. Пока молод был, духарился. Потом на тепло потянуло… Да, может, и еще бы работал, если бы Леньку Сивцова, дружка моего лучшего, не убило. В Саянах мы тогда работали. Деревня неподалеку была. За продуктами иногда туда ходили, а то и на самогонку по воскресеньям от скуки. Продадут самогонки, а ворота скорее на запор. Вообще-то в Сибири народ приветливый, а это была дрянная деревня. Кулачье. Побаивались нас, да и как не бояться, всякие ведь в экспедициях-то работают, самый что ни на есть бесшабашный народ. Бывших зэков много.
Ну, а эта деревня все равно дрянная была. Иногда возьмет зло, напьемся и горланим по улице. Все ворота на запорах, на улице ни души, лишь собаки хрипят на цепях. А мы орем, обидно, словно мы не люди. Ну и те, из зэков, разве не люди? Одним словом, недолюбивали нас.
Ленька моложе меня был на целую десятку. Тоже из детдома. И вот зачастил он в эту проклятую деревню. Приглянулась ему там продавщица. Как-то я прижал его к стене: