Кто-то кашлянул позади. Борис вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Это был истопник общежития хромой Ефимыч.
— Одни молодые, — растерянно сказал Борис. — Странное кладбище. Никакого ухода. Даже не огорожено. Рядом мусорная свалка.
— А кому за ним ухаживать-то? За могилами присматривают родственники, а тут родственников нет. Коренного-то населения здесь нет, уезжают, приезжают, так и идет жизнь. Кому охота ложить кости в вечную мерзлоту, когда она при жизни все их пропитала. Как дело к пенсии, а то и раньше, как денег прикопят, — подаются в Россию, в теплые края, поближе к родным местам, к родным могилам. Чебаевские вон только здесь легли. Тоже уже собирались уезжать в свой Устюг Великий, да хозяйка умерла скоропостижно, и он уж не уехал. Да я вот здесь лягу. Некуда ехать.
Борис не знал, что ему ответить.
— Поселок старинный, а старых могил нет, — сказал он. — Да и в поселке старых домов нет.
— А ведь поселок-то каждые сто лет, а то и чаще, полностью смывало — то тайфуном, то цунами, — сказал Ефимыч. — А свалке-то тут, конечно, не место. Да с кого спросишь? Нет уважения к мертвым. Плохо это. К смерти уважения нету, а от нее, как ни петушись, никуда не уйдешь. Летчик у нас был Русаков, полетел спасать рыбаков и погиб. Три рейса сделал успешно, а на четвертом, последнем — совсем туман все закрыл — он и врезался вон в ту сопку. Митинг был, когда хоронили. Пионерам красные галстуки у его могилы повязывали. Бетонный большой памятник решили поставить. Жену в гости звали. А приехала она через четыре года и могилу-то с трудом нашла. Временную пирамидку, видимо, бичи сожгли, а бетонный памятник так на бумаге и остался. Стыду-то было, только при ней уж и поставили.
На другой день Борис пошел в контору и взял расчет. Он боялся, что его будут уговаривать остаться, но никто не уговаривал, наоборот, бумаги оформлялись с какай-то обидной предупредительностью, при этом ему не смотрели в глаза, словно чувствовали перед ним вину.
К вечеру по общежитию прошел слух, что час назад в больнице пришел в себя Плоткин. Собрав в Дорогу свой немудреный армейский скарб, Борис пошел навестить его. Но, сколько не упрашивал, к Пдоткину не пустили, говорили, что тот еще слаб, Борж не уходил, стоял в коридоре, надеялся все-таки как-нибудь проскользнуть в палату. Неожиданно в коридор вышел в небрежно накинутом на плечи халате следователь Чумаков. Борис понял — от Плоткина.
Борис замялся, хотел было незаметно выйти на улицу, но следователь, прикурив у приоткрытого коридорного окошка и с наслаждением затянувшись дымом, остановил его:
— Что, Калугин? — На днях Борис уже имел с ним разговор.
— Да вот, навестить хотел. Не пускают.
— Потом как-нибудь навестишь. Устал он, а у нас с ним еще длинный разговор.
— Да улетаю я завтра, — вырвалось у Бориса.
— Улетаешь? — Следователь внимательно посмотрел на Бориса, снова глубоко затянулся. — Да, — задумчиво сказал он. — Ну, тогда пошли, только не надолго.
Плоткин при виде Бориса слабо и радостно улыбнулся.
— Только недолго, — снова предупредил следователь.
— Хорошо, — торопливо кивнул Борис-
Он молчал, он не знал, с чего начать, к тому же почему-то мешал следователь, хотя у Бориса никаких секретов не было, а Плоткин внимательно смотрел на него.
— Улетаешь? — неожиданно спросил он, словно давно знал об этом.
— Да, — Борис растерялся, никто Плоткину не мог успеть сказать о его отлете. — Надо…
Улыбка тронула бледные губы Плоткина. Борис с трудом выдержал ее и торопливо добавил — Экзамены скоро… Иначе год потеряю, — чувствуя, что краснеет, оправдывался он.
— Да, конечно, — глухо сказал Плоткин. — Счастливо тебе!
— Как твои дела? — поспешно спросил Борис.