Что ты уставился на меня, как на Иисуса Христа? Или девка красная я?
— Нравится смотреть, как вы работаете. Лицо у вас тогда хорошее, доброе. Как у деда моего на пасеке.
— А в другое время злой я, что ли? Изверг? Или, может быть, другого отделенного вам надо, чтобы шкуру с вас драл? — строго так нарочно спрашиваю.
— Нет, — говорит, — но лицо у вас тогда совсем другое бывает.
Бежим, а он рядом.
— Ну, как идем? — спрашивает.
— Хорошо, ребята, идем, хорошо. Вот пройдем этот бугорчик, там, считай, прямой наводкой по нас хлестать будут. А потом врукопашную. А тут уж, считай, наша взяла.
Бежим по бугорку. Оглядываюсь. Захаркина уже нет за мной. И Парфенова уже нет. Лежит, корчится. Очередью его прошило прямо в живот.
Ванюшка Никитин все оглядывается.
— Дядя Вася, можно перевязать? — справает.
Жалко Парфенова, а говорю:
— Подожди, через пять минут перевяжешь. Вот займем окопы, и перевяжешь. А пока — вперед. — А сам думаю: «Никакая уж перевязка Парфенову не поможет, когда целая очередь в живот».
Не послушался меня Никитин, остановился. Нагнулся над Парфеновым, а пуля ему прямо в лоб. Так и уткнулся он в ноги дружку своему… Окопы, конечно, мы тогда взяли. Но мало кто из тех ребят вышел из боя. Всего не расскажешь. Ладно! Утро уж скоро. Спать пойдем. Задержал я тебя. — Он тяжело вздохнул и бросил недокуренную сигарету. — А уж больно ты похож на Никитина, так похож, что не уснуть мне сегодня.
…Утро было холодным. Сырой ветер гнал на восток серое небо. Рваными провисшими хлопьями оно чуть не касалось крыш.
Затянув потуже капюшон штормовки, я пошел прощаться с лодками.
На берегу было пустынно и неуютно. Ветер здесь был еще сильнее. Он срывал с волн седые гребни и холодной россыпью бросал их в лицо. По мокрым камням мокро шуршала крапива. На осокорях тревожно галдели взъерошенные грачи.
Василий Максимович встретил меня у ворот.
— К лодкам ходил?
— К лодкам.
— Наверно, уж полны воды?
— Полны.
Проснулись ребята. Мы грузили в машину экспедиционный скарб, и редкие крупные капли с крыши падали на брезент. Василий Максимович суетливо нам помогал и все не отходил от меня.
— Натоптали мы вам. За неделю теперь не отмыть.
— Ничего, ребята У нас всегда люди, привыкли. Село у нас такое — дорога здесь начинается. Выйдут из гор, обогреться надо. Зашли как-то к нам туристы. Тоже вымокли. Подал им по стаканчику, мать накормила. «Хорошо!»— говорят. Проводил их до околицы, мать наложила в мешки на дорогу огурцов. И как-то радостно стало, что люди помнить будут.
Открыли ворота. Выехали на улицу. Стали прощаться.
— Спасибо за все, отец!
— Заезжайте еще, если будете в наших краях.
— Спасибо. Если будем, обязательно заедем.
— Заезжайте еще, — растерянно повторял Василий Максимович и все не отпускал моей руки.
Я уже встал на колесо грузовика.
Вдруг он как-то неловко и суетливо обнял меня, мокрыми глазами уткнулся мне в плечо.
— Слушай, приезжай как-нибудь ко мне, а? Погостишь. Мед будет. Потешь старика. Уж больно ты похож на Ванюшку Никитина. Приезжай, а?
Я растерянно молчал.
— Приезжай, а? — плечи его дрожали, он старался заглянуть мне в глаза, а я не мог выдержать его взгляда.
Он вдруг выпрямился, резко отвернулся, стыдливо вытер рукавом глаза и, сгорбившись, не оглядываясь, пошел к дому. На крыльце стояли четверо его сыновей.
— Поехали! — глухо выдавил я.
Непонятная горечь перехватила горло.
Четверо наедине с горами
Четверо шли по леднику. В две связки.
Четверо шли по леднику и молча улыбались друг другу: была прекрасная погода, и трудные горы оставались позади. В городах не увидеть такой улыбки. Так могут улыбаться лишь люди, которые много дней шли в горах, связанные одной веревкой, и теперь благополучно возвращались вниз.
Каждый думал о своем. По разным причинам люди уходят в горы. Одни — искать себя. Другие наоборот: убежать от себя. Но от себя никуда не убежишь. Пока идешь к цели, вроде бы забудешь обо всем, что осталось внизу — одни только горы. Но стоит повернуть назад, все снова наваливается тебе на плечи.
Четверо шли по леднику, и каждый жил уже той жизнью, что ждала его внизу.
Вдруг тот, что шел первым, покачнулся, взмахнул руками. В том месте, где он только что шел, путь перерезала огромная трещина.
Второго рвануло веревкой, бросило на ледник. Он пытался встать, но его неумолимо волочило к открывшейся трещине.
Сбросив рюкзаки, Третий и Четвертый бросились ему на помощь, но бежать по глубокому свежему снегу было очень трудно.