Начальник спасательного отряда и Прохоров спустились к ручью. Снова натянули темные очки. Прохоров мыл в студеных струях трупный мешок и думал о том, что вот еще одним другом стало меньше, кругом вертелись пижоны и девы в ярких куртках, увешанные фотоаппаратами, некоторые с ледорубами в руках; сверху, облокотившись на заборик, смотрели на них три хряка в альпинистских штормовках и при синтетических галстучках.
Прохоров никак не мог унять вдруг подступившую к горлу одышку, ему не хватало воздуха — это было с ним впервые в, жизни, и, чтобы не видеть мешок и пижонов, поднял глаза вверх, и перед ним вдали и рядом встали сверкающие горы, где он оставил свои лучшие годы и лучших друзей. И неожиданно горько спросил сам себя:
— А на самом деле — зачем мы лезем в горы?
И не нашел ответа.
Начальник спасательного отряда, — Прохоров до сих пор не знал даже его имени, — решив, что Прохоров спрашивает его, на минуту оставил работу, задумался и недоуменно пожал плечами.
Он тоже не знал.
…Обычно Прохорову спалось в самолетах, а тут вот возится, мешает соседу, не может уснуть. Самолет шел на север — домой. Прохоров смотрел в иллюминатор, на лежащие внизу сплошным неровным полем облака, словно полярная тундра, и хмурился. Дело в том, что перед этой дорогой после долгих раздумий он, наконец-то, решился и сказал семье:
— Все, дорогие мои! Иду в горы в последний раз. На будущий год — плывем на лодке по разработанному вами маршруту.
— Вообще в последний раз? — не поверила жена и даже, кажется, немного испугалась.
— Ну нет, разумеется. Пойду когда-нибудь — так, по перевалам, со школьниками, на лыжах покататься. А с большим альпинизмом — все! Хватит!
Не сразу, разумеется, он решился на этот шаг. Но уж сколько лет обещал жене вместе провести отпуск, а так ни разу и не получилось, каждый год снова горы. А она, бедная, — больная. Все одна с ребятишками. А они незаметно подросли. Вон уже разработали план лодочного путешествия. Жена еще пять лет назад, зная его любовь к земле, его мечты о деревенской жизни, купила садовый участок, а он так и стоит заросший крапивой и пустырником — ей не под силу, а его все лето нет.
Да, рано или поздно все равно нужно сходить с тропы. Тем более, что тешить себя особенно-то нечем: за сорок — это за сорок. А уйти надо вовремя. Главное — уйти вовремя. Это как во всяком деле. Пока не стал обузой, пока не стали на тебя коситься. А уйдешь вовремя, в самой силе, когда она вот-вот начнет сохнуть, но еще в самой силе — и еще долго будут хорошо вспоминать тебя, жалеть, что не вовремя, рано ушел, не подозревая, что ушел ты в самое время.
Долго не решался на этот шаг, наконец, решился, и вот… Зря поторопился, объявив семье о своем решении. Надо было про себя решить, а им пока не говорить. Потом бы сразу, неожиданно… И их жалко — жена, бедная, со своим сердцем и повышенным давлением, и ребятишки уже взрослые.
Как им объяснить теперь, что еще на год придется отложить их семейное путешествие.
Жена, конечно, повздыхает, повздыхает — и поймет. А вот ребятишки? Они уже разработали лодочный маршрут. И они должны понять. Они-то, ребятишки, поймут, а вот как жена?.. Жалко ее, бедную. Но что теперь делать? Должен же кто-то пройти эту проклятую стену. Должен. Конечно, рано или поздно ее пройдут и без тебя, но все-таки… Это долг перед памятью Саши…
Южное лето было в самом зените, но уже начинало вянуть и тяготилось этим и торопилось наверстать упущенное, как женщина в ее возрасте, — в его зное появилась какая-то томительная печаль и поспешность. Шла последняя декада августа, и Мария Евгеньевна с каждым днем все чаще и тревожней думала о том, что подходит конец месяца, нервничала, когда по какой-нибудь причине запаздывала со съемок, в гостинице первым делом интересовалась у коридорной, не спрашивал ли ее кто.
Она заметила, что после этой встречи стала играть лучше, уверенней, эта встреча дала ей что-то важное, что-то обострила, появилась уверенность и вообще в жизни. Появилась какая-то надежда. «Погоди, что за надежда?»— усмехнулась она про себя. Ну не надежда, уверенность. И не уверенность. Но что же? Ну, бог с ним, этому не найдешь имени, но что-то появилось. Просто знакомство? Нет, гораздо глубже, ведь они понимали друг друга с полуслова, даже с полувзгляда. И в то же время ничего — ни даже адреса, ни даже обещания встречи. Просто: «Может быть, встретимся». И в то же время она знала, что это «может быть» стоит больше многих клятв и обещаний, потому что между ними была какая-то странная и немного страшноватая общность.