Неожиданно в поле ее зрения попала большая серая плита в стене почти под самыми золотыми куполами, над которыми истошно кричали грачи. Она остановилась перед плитой, словно искала так долго именно ее, хотя всего минуту назад даже не помнила о ее существовании. Она не знала, есть ли вообще где-нибудь его могила. На плите было выбито:
«18 мая 1935 г. в 12 час. 45 мин. в, г. Москве, в районе Центрального аэродрома, произошла катастрофа с самолетом «Максим Горький». Катастрофа произошла при ниже следующих обстоятельствах:
Самолет «Максим Горький» совершал полет под управлением летчика ЦАГИ т. Журова при втором летчике из эскадрильи «Максима Горького» т. Михеева. В этом полете самолет «Максим Горький» сопровождал тренировочный самолет ЦАГИ под управлением летчика Благина. Несмотря на категорическое запрещение делать какие бы то ни было фигуры высшего пилотажа во время сопровождения, летчик Благин нарушил этот приказ и стал делать фигуры высшего пилотажа в непосредственной близости от самолета «Максим Горький» на высоте 700 м. При выходе из мертвой петли летчик Благин своим самолетом ударил в крыло самолета «Максим Горький». Самолет «Максим Горький» вследствие полученных повреждений от удара тренировочного самолета в воздухе перешел в пике и отдельными частями упал на землю в поселке Сокол в районе аэродрома. При катастрофе погибло 11 человек экипажа самолета «Максим Горький» и 37 человек пассажиров ударников из инженеров, техников и рабочих ЦАГИ, в числе которых было несколько членов семей. При столкновении в воздухе так же погиб летчик Благин, пилотировавший тренировочный самолет…»
Долго стояла перед серой плитой, один бог знает, о чем она думала, и только уже в сумерках, совершенно обессилевшая, продрогшая, вернулась домой.
Дверь открыл муж. Тревожно оглядел ее, стал торопливо раздевать.
— Что с тобой, Маша?
— Ничего, пройдет, — она попыталась улыбнуться, но не получилось.
Она смотрела сверху на спину снимавшего с нее сапоги мужа и не могла отделаться от чувства, что она похоронила уже двух мужей, и этот у нее третий муж.
Ухожу, не прощаюсь…
Хирургу И. П. Никову
Самолет пошел на посадку, пробил плотные грязноватые облака, и слева на уровне крыла в глаза жутковато ударил рваный студено-серебряный зев Ключевского вулкана. Левее, чуть ниже, грозным гигантским черным зубом — снег не держится на его мрачных отвесах — торчал уже много веков молчащий вулкан Камень, еще левее и ниже густо чадил Безымянный. Была неприметная сопочка у подножья двух самых больших в Европе и Азии вулканов, даже и названия-то у нее не было, и вдруг тридцатого марта 1956 года катастрофическим направленным взрывом она снесла свою вершину, уничтожив тайгу на площади более четырехсот квадратных километров пепловая туча поднялась на сорок километров — в стратосферу, взрывная волна полтора раза обошла вокруг земного шара, грязевые потоки, промчавшись около восьмидесяти километров, повысили уровень реки Камчатки… Время от времени Безымянный продолжает себя рвать взрывами, и чаще всего— в марте, а сейчас, в августе, он лишь чадил.
Словно загипнотизированный, я с трудом оторвал от него взгляд и перевел на рваный зев Ключевского. Уже не верилось, что я когда-то был там, на его ребре. Право, уже не верилось. Надо же, прошло восемь лет! Восемь лет — а было будто вчера! Боже мой, как быстро летит время! Восемь лет! А все лишь одни планы, мечты, наивные надежды, что все еще впереди… Боже мой, неужели до конца так будет?..
Наконец Як-40 плюхнулся на пепловое поле аэродрома, и, оставив ребят со снаряжением дожидаться попутной машины, мы с Семеном Петровичем заторопились на вулканостанцию: дело к вечеру, а она в противоположном конце поселка.
Надо же, я ничего не забыл, хотя за эти восемь лет столько было других дорог, да и чего только не было… Вот сейчас будет почта, сейчас — ресторанчик с высоким крыльцом… Вот и знакомый поворот на вулканостанцию, в рощицу японской березы. Вот и сам белый домик вулканостанции. Вот поляна, на которой восемь лет назад стояли наши палатки.
Я остановился, чтобы справиться с волнением. Ничего здесь вроде бы не изменилось. Хотя — нет: на месте большой поляны, где тогда стояли палатки литовской экспедиции, где мы познакомились с Римтасом, где в ожидании машины жили несколько дней, где в высокой траве, широко разбросив в стороны руки, мы с ним подолгу смотрели в небо, молчали, каждый отходил от своего, где, оба замкнутые и не очень общительные, неожиданно для самих себя поверили друг другу самое сокровенное, — теперь стояли дома, подросли деревья и вокруг самого домика вулканостанции. Но по-прежнему грозно сверкал над всем этим, курился Ключевской.