Выбрать главу

Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.

– Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.

– Эй, Дьери! – Пьерсон положил руку ему на плечо.

– Да влепи ему парочку пощечин.

– Ну и ну, – сказал Александр.

Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.

– Ну и ну! – сказал Александр. – Неужели это его от виски так развезло?

– Да что ты. Он только отхлебнул.

– А не кажется ли вам, – вдруг сказал Дьери, – что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.

– Но теперь-то ты здесь! – сказал Майа.

– Ну хотя бы и здесь.

– И даже кое-где еще.

Александр фыркнул.

– Во всяком случае, тебя здесь только что не было.

– Как так? Я что-нибудь говорил?

– О миллионах говорил.

– Ага, – живо отозвался Дьери. – А что же я говорил?

– Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы – сами в руки идут».

– Я сказал?

Глаз его уже не было видно за стеклами очков.

– Ну, ну? – сказал Александр. – Какие еще миллионы, а?

Все тело Дьери снова стало вялым, как-то осело, застыло.

– Не знаю, – уклончиво сказал он, – ничего это не значит. Просто грезил вслух.

– Ты, видно, нас совсем за идиотов считаешь, – сказал Майа. – Когда такой типчик, как ты, грезит вслух, это что-нибудь да значит.

– Что ты подразумеваешь под словами «такой типчик»?

– Да не злись ты, Христа ради.

– Ну, а миллионы? – спросил Александр. – Где миллионы? Как это сами в руки идут? Где ты их возьмешь, эти миллионы? Здесь?

Дьери улыбнулся, и Майа снова почудилось, будто губы его с огромным трудом раздвигают наплывающие с обеих сторон жирные щеки.

– Понятия не имею, – сказал Дьери. – Просто пригрезилось.

Наступило молчание, и все опять уставились на Дьери.

– Ладно, – обиженно сказал Александр. – Никто тебя не неволит.

Он поднялся.

– А пока иди-ка за водой, – надо посуду мыть. Нынче твоя очередь.

– Подумаешь, срочное дело, – сказал Дьери.

Пьерсон тщательно прочищал свою трубочку. Майа встал, сложил руки на груди, потянулся. Пьерсон взглянул на него.

– Ты что собираешься делать?

– Ей-богу, странный все-таки вопрос, что я собираюсь делать. Так ли уж важно сейчас, что я буду делать, а чего не буду.

– Ну, Дьери, а как же вода? – сказал Александр.

– Иду, – сказал Дьери, но даже не пошевелился.

В эту минуту над их головой раздался свист, затем в нескольких метрах левее сухой треск разрыва. Их окутало облаком дыма. Все четверо, как по команде, сразу же упали ничком.

– Семидесятисемимиллиметровка, – определил Пьерсон.

Он закашлялся. Облако дыма еще сгустилось. Слева послышались крики и зовы о помощи. Снова раздался свист, и снова совсем рядом с сухим треском разорвался снаряд. Перед самым лицом Дьери упал кусок дерева. Он взял его в руку и тут же отбросил прочь.

– Жжется.

– Это кусок носилок, – сказал Александр, – видишь, с края чуть парусины осталось.

Майа встал на колени и поглядел в сторону санаторного парка. Снаряд упал среди мертвецов. Страшное месиво. На решетке повисла чья-то оторванная рука. Майа поискал взглядом того, в стоптанных ботинках. Он все так же лежал на носилках под слишком коротким одеялом, что придавало ему нищенский вид. Его не задело. Майа вдруг почувствовал какое-то идиотское облегчение.

– В них метят, – сказал он, ложась.

Дьери раскашлялся.

– Лучше пусть в них, чем в нас.

– Вот это в твоем духе, – сказал Майа.

– Что ж, по-твоему, лучше, чтобы в нас метили?

– Нет.

– Тогда о чем же ты? – торжествующе спросил Дьери.

– Я просто сказал, что это очень в твоем духе, вот и все.

– Странное все-таки дело, – сказал Александр, – никогда я не боялся артиллерийского обстрела. А вот бомбежки с воздуха боюсь.

– Куда уж тут пугаться, просто не успеваешь, – сказал Пьерсон.

Слева по– прежнему неслись крики. Прошло несколько секунд. Ни один человек не поднялся с земли. Куда ни посмотри, вплоть до самого горизонта только распростертые ниц тела в защитного цвета обмундировании. Справа от себя Майа увидел, как двое солдат лезут под машину. «Интересно, надежное ли это укрытие», -подумал было он, но, так и не додумав этот вопрос до конца, забыл о нем и только через минуту спохватился, что вообще ни о чем не думает. Он не боялся, просто всем телом чувствовал землю – и только! Лагерь, еще так недавно шумный и суетливый, притих сейчас, как по взмаху волшебной палочки. И он, Майа, тоже притих вместе со всеми. Он лежал на земле, страшно ему не было, и он ни о чем не думал. Просто солдат среди других солдат.

Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, – так он непременно в такие минуты молился богу.

– Эй, Пьерсон! – сказал он. – Ты считаешь, что это семидесятисемимиллиметровка?

Пьерсон ответил медленно, и голос его прозвучал как обычно:

– Не считаю, а знаю точно.

«Чертов спец», – подумал Майа.

– А как далеко она бьет?

– Как семидесятипятимиллиметровка.

– А как та далеко бьет?

– Как, как! – ответил Пьерсон. – Неужели сам не знаешь?

– Я не такой спец, как ты.

– На десять километров.

– Эх, черт! – сказал Александр. – На десять километров! Значит, они в десяти километрах?

– А может, и чуть ближе. Десять километров – это ее максимальная дальнобойность.

– Эх, черт! – сказал Александр. И добавил: – Они по санаторию бьют?

– Не думаю. Очевидно, нащупывают батарею семидесятипятимиллиметровых орудий, ее установили нынче утром вон там на поле.

Майа поглядел на Дьери. Тот был бледен как полотно, и его верхняя губа подергивалась в нервическом тике. «Боится», – подумал Майа. Ему почему-то вдруг стало неловко, и он перевернулся на бок, спиной к Дьери. Но все равно чувствовал, что там, за его спиной, Дьери по-прежнему терзается страхом.

– Какое поле?

– Ты же сам знаешь, небольшое такое, в правой стороне, метров пятьсот от санатория. Мы там вчера проходили.

– Понятно, – сказал Майа, – значит, там, на этом поле, и установили батарею?

Дьери по– прежнему терзался за его спиной страхом, и Майа почему-то чувствовал себя смущенным и виноватым. «Что за черт, -подумал он, – ведь не моя же в том вина, что он боится!»

– Утром установили. Лейтенантик выстреливает свои последние снаряды. Ох, и мнит о себе этот лейтенант!

– Просто болван, – решил Александр. – А пока что фрицы в нас стреляют.

– У фрицев это просто пристрелка, – сказал Пьерсон, – и в качестве пристрелки совсем неплохо

– Значит, по-твоему, неплохо? Ведь поле-то в полукилометре отсюда.

Пьерсон лежал вплотную к Майа, и никогда еще Майа не видел так близко лицо Пьерсона. Как раз в эту минуту Пьерсон улыбнулся. Улыбнулся обычной своей улыбкой, потупив глаза. Который раз Майа отметил про себя, что, улыбаясь, кюре становится похож на девушку. И не только из-за длинных ресниц и румяных щек. Девичье выражение придавали ему опущенные веки. Казалось, будто он замыкает наглухо какие-то свои заветные сокровища.

– Для артиллерии, – все еще улыбаясь, сказал Пьерсон, – пятьсот метров в сторону от цели вовсе не так уж плохо.

– Уж вы ему верьте, – сказал Александр. – В вопросах вооружения аббат у нас собаку съел.

Он приподнялся на локте и отодвинулся, стараясь, чтобы рубашка не испачкалась в земле. Его по-прежнему волновала мысль, молился ли Пьерсон, когда он его окликнул.

– Кончили?