– Когда?
– Не в курсе. Только что услышал. Я еще Джейн позвоню. Она почти такая же фанатка, как и ты. Так, слушай. Слушай. Выдвигаемся в Убежище сейчас же.
– Уже выдвигаюсь – в буквальном смысле, – отвечаю я, открывая дверь гаража.
Из машины я звоню маме. И говорю, что «Ньютрал Милк Хоутел» выступают в Убежище.
– Кто? Что? Ты убежал? – Вместо ответа напеваю несколько строчек из их композиции, и до мамы доходит. – А, да, знакомая песня. Она есть в сборнике, который ты мне записывал.
– Ага, – подтверждаю я.
– Но к одиннадцати надо быть дома.
– Мам, это же событие исторического масштаба. А история не знает комендантского часа.
– К одиннадцати чтобы был дома.
– Ну ладно. Блин… – бурчу я, после чего ей приходится идти и вырезать у кого-то там раковую опухоль.
Тайни Купер живет в особняке, и у него самые богатые на свете родители. Мне кажется, никто из них не работает, но они так безобразно богаты, что он даже не в особняке живет, а во флигеле – один. И у него там, блин, аж три спальни и холодильник, который всегда забит пивом, и родаки его никогда не донимают, поэтому там можно зависнуть на весь день, играть в футбол на компе, потягивая «Миллер лайт», только вот Тайни видеоигры терпеть не может, а я не люблю пиво, так что мы, как правило, играем в дартс (у него мишень есть), слушаем музыку, болтаем и делаем уроки. Я только успел произнести букву «Т» из его имени, а он уже вылетает из комнаты в одном мокасине – второй держит в руке – с криком:
– Едем, Грейсон, давай-давай!
По пути туда все идет превосходно. На Шеридан почти нет заторов, я маневрирую, словно участник гонки «Инди-500», играет моя любимая песня НМХ – «Голландия, 1945», потом я выезжаю на Лейк-шор-драйв, волны озера Мичиган бьются о булыжники дорожной насыпи, окна приоткрыты, чтобы тачка оттаяла, и внутрь врывается бодрящий грязный холодный ветер – я просто обожаю запах города; Чикаго – это тошнотворная вода озера, сажа, пот и машинное масло, и мне все это до жути нравится, как и звучащая песня, и Тайни в свою очередь говорит: «Я ее обожаю», опускает зеркало и взъерошивает себе волосы, желая сделать прическу еще круче. Тут мне приходит в голову, что не только я увижу «Ньютрал Милк Хоутел», но и они меня, так что тоже бросаю единственный взгляд на собственное отражение в зеркале заднего вида. Рожа у меня какая-то чересчур квадратная, глаза слишком большие, как будто я постоянно чем-то удивлен, – но все нормально в том плане, что поправлять нечего.
Убежище – это захудалый бар, деревянная постройка, втиснутая между фабрикой и каким-то зданием министерства транспорта. Никаким стилем он похвастаться не может, тем не менее, даже несмотря на то, что сейчас всего семь, у входа собралась очередь. Мы с Тайни пристраиваемся в конец и ждем, когда нарисуются Гэри и, возможно, лесбиянка Джейн.
У нее под расстегнутой курткой оказывается футболка с треугольным вырезом и сделанной от руки надписью «Ньютрал Милк Хоутел». Джейн вошла в жизнь Тайни примерно тогда же, когда я из нее выпал, так что мы с ней друг друга едва знаем. Тем не менее я бы сказал, что на данный момент она в моем списке лучших друзей занимает четвертое место, и, по всей видимости, у нее хороший вкус в музыке.
Мы все стоим на улице возле Убежища, холод такой, что уже все лицо застыло, Джейн здоровается, даже не глядя на меня, я ей коротко отвечаю.
– Группа просто гениальная, – говорит она.
– Ага, – киваю я.
Пожалуй, это наш с Джейн самый длинный диалог за все время нашего знакомства. Я легонько тюкаю носком грязный, усыпанный гравием тротуар, вокруг моей ноги поднимается миниатюрное облачко пыли, после чего я сообщаю Джейн, что мне жутко нравится «Голландия, 1945».
– А я люблю их вещи посложнее. Полифонические, нойзовые.
Я лишь снова киваю в надежде, что это выглядит так, будто прекрасно знаю, что значит «полифонический».
Есть у Тайни одна особенность: совершенно невозможно прошептать что-либо ему на ухо, даже если ты довольно высокий, как, например, я, потому что этот гад просто квадратный, два с половиной на два с половиной метра, поэтому для начала надо постучать по его громадному плечу, потом типа кивнуть, намекнув ему, что тебе кое-что шепнуть надо, после чего он к тебе наклонится, а ты скажешь: