– Я не в курсе, что она натворила, – заявил сержант. – Инспектор Флинт приказал держать ее взаперти. Хотите узнать подробности, обращайтесь к инспектору Флинту.
– Именно так я и сделаю, – пообещал Госдайк. – Где он?
– Участвует в осаде. Могу попробовать позвонить ему.
Итак, Флинт, урвав чуток времени, заснул со счастливой мыслью, что наконец-таки подловил этого ублюдка Уилта на самом что ни на есть преступлении. Когда он проснулся, в роли обвиняемого находился уже он сам.
– Я не велел арестовывать ее. Я просто задержал ее согласно закону о борьбе с терроризмом.
– Значит, подозреваете моего клиента в терроризме? – допытывался Госдайк. – Если так, то…
Инспектор Флинт вспомнил закон о клевете и поспешил сказать, что не подозревает.
– Ее взяли под стражу для ее же личной безопасности, – выкручивался он, но Госдайк ему не верил.
– Судя по ее нынешнему состоянию, могу с уверенностью утверждать: ей было бы безопаснее находиться на свободе, нежели в полиции. Ее сильно избили, это совершенно очевидно; таскали по грязи и, насколько я понимаю, по колючим кустам, о чем свидетельствуют многочисленные ссадины на руках и ногах; и наконец, в данный момент она пребывает в состоянии нервного истощения. Согласны ли вы освободить ее, или я буду вынужден обратиться…
– Обращаться никуда не надо, – поспешно сказал Флинт. – Конечно, она может идти, но я снимаю с себя всякую ответственность за ее безопасность, если она появится здесь у нас.
– Вот и отлично! На этот счет мне от вас не нужно никаких гарантий, – ответил Госдайк и вывел Еву из здания участка. На нее обрушилось море вопросов и фотовспышек.
– Миссис Уилт, вас, правда, избивала полиция?!
– Да! – ответила Ева, прежде чем адвокат успел сказать, что она интервью не дает.
– Миссис Уилт, чем вы собираетесь заниматься сейчас?!
– Поеду домой! – сказал Ева, и Госдайк силой усадил ее в машину.
– Об этом не может быть и речи, моя милая. Посидите пока у кого-нибудь из своих друзей.
Сквозь толпу пыталась пробиться Мэвис Моттрэм. Ева сделала вид, что не замечает ее. Она представила себе Генри в постели с той жуткой немецкой девкой и в этот момент меньше всего хотела видеть Мэвис. К тому же в глубине души она все еще винила Мэвис за то, что та уговорила ее пойти на этот дурацкий семинар. Останься Ева дома, ничего бы сейчас не случилось.
– Думаю, Брэйнтри не обидятся, если я приеду, – решила Ева.
Вскоре она уже сидела у них на кухне, попивала кофе и рассказывала Бетти о своих злоключениях.
– Ты уверена, Ева? – спросила Бетти. – Это же совсем не похоже на Генри.
Ева, готовая разрыдаться, покачала головой:
– Похоже… У них там везде стояли всякие подслушивающие штуки, и было слышно все, что делается в доме.
– Ну, тогда я ничего не понимаю. То же самое можно было сказать и о Еве. Изменить жене – это не просто не похоже на Генри, это вовсе не Генри. Он в жизни не глазел на других женщин. Ева точно знала и даже иногда обижалась на мужа. Ведь тот лишал ее естественного чувства легкой ревности, присущего любой женщине. Кроме того, бывало еще подозрение, что Уилт так же безразличен и к ней самой. Теперь Ева чувствовала себя преданной дважды.
– Думала, он за детей волнуется… Они там внизу, а он наверху с этой… этой… – Тут Ева зарыдала в голос.
– Тебе нужно принять ванну и хорошенько выспаться, – посоветовала Бетти, и Ева позволила отвести себя наверх в ванную. Но как только Ева оказалась в горячей воде, ее мысли перенеслись на Веллингтон-роуд, а инстинкт потянул домой. Надо идти. Правда, сейчас придется идти при ярком свете дня. Ева вылезла из ванной, вытерлась полотенцем и напялила на себя платье Бетти, которое та носила беременной. Ничего другого на Еву в доме не нашлось. Спускаясь вниз, она уже знала, как будет действовать.
В бывшем военном кабинете генерал-майора Де Фракаса сидели инспектор Флинт, майор и несколько военных психологов. Все смотрели телевизор, нелепо стоявший в самом центре битвы при Ватерлоо. Дело в том, что покойный генерал – страстный коллекционер оловянных солдатиков – любил воспроизводить великие сражения на теннисном столе, выстраивая боевые порядки с безукоризненной исторической точностью. Покрытые пылью солдатики придавали дополнительный элемент сюрреализма тем причудливым образам и звукам, которые телекамера в соседнем доме передавала на экран. Сейчас Уилт вел себя так, словно у него произошел окончательный сдвиг по фазе.
– Совсем свихнулся, – заметил майор, наблюдая, как Уилт, искаженный до неузнаваемости выпуклым объективом, меняет свою форму и размеры наподобие посетителя комнаты смеха и с торжественным видом несет какую-то ахинею. Даже Флинт не смог не согласиться с майором.
– А что, черт возьми, значит «Жизнь пристрастна к бесконечности»? – спросил он у психиатра доктора Фелдена.
– Одной фразы мало, чтобы составить какое-либо определенное мнение, – ответил доктор.
– А по-моему, вполне достаточно, – пробормотал майор. – Будто в окно дурдома заглядываем.
В телевизоре Уилт вопил что-то про войну во имя Аллаха и смерть всем неверным. Затем, издав совершенно невообразимый звук, стал похож на деревенского кретина, подавившегося костью, и затем исчез на кухне. Немного спустя Уилт ужасным фальцетом затянул песню:
– В аду звенят колокола. Чертям нужна твоя душа!!!
Потом снова появился в поле зрения с ножом в руках и завопил:
– Мамаша!!! В шкафу крокодил сожрал твой плащ! Весь мир на крыльях летучей мыши ведет игуана сквозь снежную бурю.
Наконец он плюхнулся на кровать и захихикал.
Флинт перегнулся через перепаханную взрывами дорогу на столе и выключил телевизор.
– А то еще немного – и я сам рехнусь, – проворчал он. – Ну вот, все видели и слышали этого придурка. Теперь вопрос: что нам с ним делать?
– С точки зрения обычной политидеологии, – отозвался профессор Маерлис, – признаюсь, никаких аналогий не возникает.
– Это хорошо, – похвалил майор. Он до сих пор подозревал профессора в сочувствии террористам.
– С другой стороны, исследования записей, сделанных прошлой ночью, вполне определенно свидетельствуют, что Уилт обладает глубокими познаниями в теории терроризма и, возможно, участвует в заговоре с целью покушения на жизнь королевы. Вот только не пойму, при чем тут израильтяне?
– Не исключено, что виною всему паранойя, – высказал мнение доктор Фелден, – ведь перед нами типичный случай мании преследования.
– Не надо гадать. Вы прямо скажите, этот кретин свихнулся или нет? – спросил Флинт.
– Сложно сказать. Прежде всего, возможно, что сказывается побочное действие препарата, который ему вчера дали. Я спросил у так называемого медика, который выписал Уилту эту дрянь, из чего она состоит. Оказывается, в ее состав входят три части валиума, две амитала натрия, часть бромида и еще что-то, что он называет букетом лауданума16. Я не смог добиться от него, какова была доза, но то, что Уилт еще жив, свидетельствует о силе его организма.
– Многое говорит о качестве кофе из столовой. Проглотил все и глазом не моргнул, – сказал Флинт. – Короче, будем звонить и спрашивать, что он сотворил с этой Шауц, или нет?
Доктор Фелден задумчиво вертел в руках оловянного Наполеона.
– В целом я против. Если фрейлейн Шауц еще жива, опасно напоминать о ней человеку, находящемуся в невменяемом состоянии.
– Спасибо за помощь. В общем, когда позвонят эти свиньи и потребуют освободить Шауц, я скажу им, что ее удерживает какой-то псих.
Флинт отправился на узел связи, страстно желая сложить с себя временные полномочия директора отдела по борьбе с терроризмом еще до того, как в доме напротив начнется кровавая бойня.
– Ничего не выйдет, – пожаловался он сержанту, – наши психопаты уверены, что мы имеем дело с убийцей-маньяком.
Примерно такого диагноза Уилт и добивался. Ночь он провел беспокойно, обдумывая свой следующий шаг. Сколько амплуа он перебрал! Роль кучки революционно настроенных террористов, роль благодарного отца, безнадежного идиота, любовника со странностями и человека, желающего убить королеву. И с каждой новой выдумкой Уилта Гудрун Шауц все больше и больше теряла уверенность в себе. До отказа нашпигованная революционными теориями, она никак не могла приспособиться к этому странному миру абсурда и фантазий. А ведь мир вокруг Уилта был действительно полон и того и другого. А Уилт в нем жил, живет и, насколько известно, будет жить. Неужели не абсурд тот дурацкий фильм про крокодила, снятый Билджером? Но он тем не менее снял его. Уилт, например, всю свою сознательную жизнь был окружен прыщавыми юношами и наивными преподавателями. Первых (по их же мнению) все женщины обязаны воспринимать как Божий дар, а вторые воображали, что штукатуры и автомеханики превратятся в духовно развитых существ, если прочитают «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса, или обретут истинно пролетарское сознание, нахватавшись цитат из «Капитала» Маркса. Это ли не фантазии? Уилт и сам постоянно витал в облаках. Взять, к примеру, его голубые мечты о писательской карьере, которые возвратились к нему с первым взглядом на Ирмгард Мюллер, или хотя бы недавнюю историю с «хладнокровным убийством» Евы. И жена его, с которой он прожил уже 18 лет, меняла свои амплуа не реже, чем покупала новые наряды. Поэтому, имея за плечами столь богатый опыт, Уилт при первой необходимости мог нафантазировать что угодно и сколько угодно. Красивые были фантазии. И рассказать о них он умел красиво. Но перейти от слов к делу? Нет уж, увольте! Впрочем, слова всегда выручали его в Гуманитехе. Вот и сейчас Уилт мог говорить что угодно в свое удовольствие, лишь бы как следует припугнуть запертую в ванной Гудрун Шауц. Конечно, при условии, что обитатели нижнего этажа не станут чинить никакого насилия.
16. Настойка опия