Но доктор Мейфилд потерял дар речи. Как безумный, он уставился на быстро увеличивающееся влагалище, которое уже было четырнадцати дюймов длиной и восьми шириной. Потом раздался хлопок, и оно приобрело форму пениса, огромного пениса. продолжавшего раздуваться. Доктору Мейфилду казалось, что он сходит с ума. Определенно сходит с ума.
– Ну, это уже сенсация, – сказал доктор Боард. – Я слышал, что делают операции по изменению пола у мужчин, но…
– Сенсация? – завопил доктор Мейфилд. – Сенсация? И вы можете стоять спокойно и рассуждать о…
Раздался громкий звук, похожий на выстрел. Джуди дошла до предела. Как и доктор Мейфилд. Первым сдался пенис. Вторым – доктор Мейфилд. Когда из Джуди начал выходить воздух, Мэйфилд было бросился на доктора Боарда, но без сил опустился на пол, бормоча что-то невнятное.
Доктор Боард не обратил на коллегу никакого внимания. «Кто бы мог подумать, что у этой старой перечницы столько духу?» – заметил он и допил кофе. Пока заместитель директора выводил доктора Мейфилда из комнаты, он повернулся к доктору Баксендейлу.
– Я должен извиниться перед вами за Мейфилда, – сказал он.. – Боюсь, что вся эта история насчет повышения ранга училища ударила ему в голову, хотя, че.стно говоря, я всегда считал его основательно неуравновешенным. Случай посткоксильного сумасшествия, я бы так сказал.
Инспектор Флинт возвращался в полицейский участок в состоянии, близком к безумию.
– Из нас сделали идиотов, – прорычал он, обращаясь к сержанту Ятцу. – Ты слышал, как они ржали? Ты их видел, этих ублюдков? – Особенно его взбесили фотографы из газет, попросившие его попозировать рядом с тем, что осталось от пластиковой куклы. – Мы теперь всеобщее посмешище. Ну хорошо, видит Бог, кое-кто за это заплатит.
Он выскочил из машины и бросился в комнату для допросов.
– Ладно, Уилт, – закричал он, – ты сыграл с нами шутку, и довольно омерзительную. Теперь отбросим щепетильность и перейдем к делу.
Уилт повертел в руках драный кусок пластика.
– Вот так-то лучше, – сказал он. – И она очень естественно выглядит.
– Если ты не ответишь на мои вопросы, ты будешь выглядеть еще естественнее, – заорал инспектор. – Где она?
– Где кто? – спросил Уилт.
– Миссис, бля, Уилт. Куда ты ее дел?
– Я же сказал. Я ее никуда не девал.
– А я говорю, девал. Или ты мне немедленно скажешь, где она, или я вышибу из тебя признание. Понял?
– Если хотите, можете меня избить, – сказал Уилт, – но это вам ничего не даст.
– Еще как даст, – сказал инспектор и снял пиджак.
– Я требую адвоката, – поспешно сказал Уилт.
Инспектор снова надел пиджак.
– Наконец-то я от тебя этого дождался. Генри Уилт, я обвиняю вас…
16
Восход Ева встретила в камышах, надувая матрац в десятый раз. Либо он где-то прокололся, либо что-то было не в порядке с клапаном. Как бы там ни было, продвигалась она очень медленно и в конце концов была вынуждена искать убежища в камышах. в стороне от пролива. Здесь, среди камышей, она и провела ночь, вся в грязи, время от времени слезая с матраца, чтобы поддуть его, и залезая обратно, чтобы смыть грязь и водоросли, налипшие на нее, когда она с него сползала. В процессе этих манипуляций она лишилась нижней части своей лимонной пижамы и так изодрала верхнюю, что, когда взошло солнце, Ева скорее напоминала не одержимую хозяйку с Парквью 34, а финалистку в тяжелом весе в женском чемпионате по борьбе в грязи. К тому же она ужасно замерзла и потому очень обрадовалась, когда наступило утро, обещавшее впереди жаркий летний день. Теперь ей надо было добраться до суши или открытой воды, где кто-нибудь… Тут Ева осознала, что ее вид может вызвать, мягко говоря, недоумение. Даже в лимонной пижаме, пока та была на ней, Ева бы не рискнула выйти на улицу. Теперь же, когда этой пижамы на ней практически не было, она определенно не хотела бы показываться кому-либо на глаза. С другой стороны, не могла же она весь день торчать в камышах. Ева двинулась в путь. таща за собой надувной матрац, наполовину вплавь, но в основном шлепая по воде и грязи. Наконец камыши кончились, она вышла на открытое пространство и увидела вдалеке дом, сад, спускающийся к воде, и церковь. До них было довольно далеко, а лодки нигде не было видно. Оставалось добираться до берега вплавь и надеяться, что женщина, живущая в этом доме, отнесется к ней сочувственно и, еще лучше, окажется достаточно большого размера, чтобы одолжить ей какую-нибудь одежду, чтобы добраться до дома. В этот момент Ева обнаружила, что потеряла свою сумку где-то в камышах. Она хорошо помнила, что ночью сумка была при ней, но, наверное, упала с матраца, когда она его надувала. Делать было нечего, не возвращаться же из-за этого. Надо продолжать путь, а потом позвонить откуда-нибудь Генри и попросить его приехать за ней на машине. Он и одежду какую-нибудь сможет привезти. Значит, решено. Ева вскарабкалась на матрац и стала грести к берегу. На полпути матрац снова обмяк и начал тонуть в одиннадцатый раз, Ева бросила его и продолжила путь в спасательном жилете. Однако и он замедлял ее продвижение, поэтому она решила от него избавиться. Барахтаясь в воде, Ева пыталась расстегнуть его. После некоторых усилий все же сняла, вместе с остатками лимонной пижамы. Когда Ева Уилт наконец-то добралась до берега, она была совершенно голой и выбившейся из сил. Тяжело дыша, она легла на землю под ивой. Немного придя в себя, Ева встала и огляделась. Она находилась в дальнем углу сада, а на холме, в сотне ярдов от нее, стоял дом. По Евиным понятиям, это был большой дом, и притом такой, в котором она даже в лучших обстоятельствах не чувствовала бы себя уверенно. С одной стороны, там было что-то вроде конюшни. Во всяком случае, так показалось Еве, чье знакомство с загородными домами ограничивалось тем, что она видела по телевизору. Кроме того, создавалось впечатление, что в доме есть слуги. Все здесь дышало благородством и порядочностью, что делало ее появление в голом виде морально весьма затруднительным. Но, с другой стороны, дом и все, что его окружало, выглядели абсолютно запущенными. Сад был заросшим и неухоженным. Декоративные кусты, когда-то подстриженные так. чтобы придать им форму птиц и Животных, теперь выглядели странно и страшновато; ржавые проволочные петли наполовину спрятались в траве на запущенном крокетном поле; теннисная сетка провисла между столбами, а в заброшенной теплице уцелело лишь несколько рам. Довершали картину запустения покосившийся лодочный сарай и плоскодонка. На всем лежал какой-то зловещий отпечаток, и его не смягчали даже небольшая церковь и слева от нее заброшенное кладбище за ржавым железным забором. Ева выглянула из-за ветвей ивы и уже совсем было собралась покинуть свое убежище, как открылась дверь и из дома вышел мужчина с биноклем в руках и начал смотреть в сторону пролива Ил. На нем была черная сутана со стоячим воротником. Ева снова спряталась за дерево и стала думать, что же ей делать, учитывая полное отсутствие на ней какой-либо одежды. Ситуация была удрунающей. Ничто не могло заставить ее войти в дом викария в совершенно голом виде. Жизнь на Парквью не научила ее, как действовать в подобных ситуациях.
Но и жизнь на Росситер Глоув тоже не научила; Гаскелла, как действовать в ситуации, в которой он оказался, когда Салли разбудила его словами: Дрошка Ной, наверху вполне сухо. Пора отваливать.
Открыв дверь каюты и выйдя на палубу, Гаскелл обнаружил, что Ева уже отвалила, захватив с собой надувной матрац и спасательные жилеты.
– Ты хочешь сказать, что оставила ее на ночь на палубе? – спросил он. – Вот теперь мы уж точно по уши в дерьме. Ни весел, ни надувного матраца, ни этих чертовых спасательных жилетов, ничего.
– Откуда мне было знать, что эта сумасшедшая утащит все с собой? – поинтересовалась Салли.
– Ты оставила ее под проливным дождем на всю ночь, естественно, ей что-то надо было делать. Может, она уже замерзла до смерти. Или утонула.