Я раздвинул кусты, с нетерпением ожидая услышать знакомое ворчание, и замер. Еще не утратившее силу августовское солнце, пробило-таки густые облака. На мягкой, как всегда теплой траве заиграли его блики, даже ярче, чем обычно. Я и не сразу сообразил, отчего это вдруг меня испугало, что здесь не так. С земли исчезла привычная тень, в любое время дня заботливо укрывающая ее от излишнего света. Тень, которая падала сюда на протяжении бесчисленного множества лет, всегда готовая приютить под собой то непутевого чужестранца, вздумавшего подремать или просто поразмыслить на досуге вдали от суеты, то девушку, пришедшую за водой и заслушавшуюся мелодичным журчанием ручья, а еще раньше - того, кто не раз, покидая свой замок, приходил сюда побеседовать со своим другом. Моим удивительным другом, вместо которого я теперь увидел перед собой огромный пень. Впервые мне открылось, как, оказывается, молод и крепок внутри был Линдерг, кого я про себя и вслух именовал не иначе, как стариком, а он не обижался. Но на беду отыскались силы, супротив которых не устоял его мощный твердый ствол. И вот теперь его нет. Этот молчаливый пень - уже не он. Свежий срез вскоре посереет, покроется гнилью и опятами. И никогда больше здесь не прозвучит скрипучий, но такой добрый голос. К которому, увы, так мало я прислушивался. Сегодня был готов, да опоздал...
Я уловил знакомый тонкий запах. Над кустами рядом поднимался ароматный дымок. Не раздумывая, я кинулся туда и увидел его. Посреди поляны, где вчера я наткнулся на убитую олениху, горел громадный костер. Огонь с беспощадным аппетитом пожирал зеленые, еще живые листья на кое-как набросанных в кучу ветках-руках. А из самого пекла на меня смотрел зеленый глаз в обрамлении складок уже успевшей обуглиться коры. С горьким удивлением вместо боли и упрека я вдруг прочел в нем: “Прости, уже не могу ничем помочь. Видишь, даже за себя постоять оказался не способен. Так что теперь придется тебе одному...”
Возле огня копошился маленький коренастый старикашка. На его щекастом, щетинистом лице расплылась широкая улыбка, а взгляд выражал неподдельное удовольствие. Заметив меня, он ничуть не смутился, а произнес вполне доброжелательным голосом:
- Милости прошу, так скать, к нашему шалашу. Шалаша, правда, нет, зато костер-то, взгляните, нечего скать, хорош. И ужин поспевает отменный. Одному, хе-хе, не справиться. Нет, никак не справиться.
- Зачем вы срубили дерево? - сухо спросил я, прервав его учтивую болтовню. Дружелюбный тон делал этого типа еще более неприятным. Хотя, куда уже может быть неприятнее, учитывая, что тут случилось, да еще при самом прямом его участии.
Увидев мою враждебность, незнакомец изобразил удивленно-печальную мину. Но потом вдруг рассмеялся!
- Так как же зачем? Понятное дело - зачем. Дичь-то надобно сготовить. Ежели раздобыл, что, хе-хе, не так уж часто случается, следует съесть. Не бросать же. Такое тут не приветствуется: подстрелить и бросить. Разве не так? - он подмигнул мне и снова завозился у костра.
Высокое пламя помешало мне сразу разглядеть уже освежеванную и насаженную на вертел тушку олененка. Того самого, чью мать убила вчерашняя таинственная стрела, и кого Дженни собиралась вчера отпаивать молоком.
- Вот оно как! - не выдержал я. - А вам не приходило в голову, что они не делали никому плохого, просто жили у себя дома... И вообще, между прочим, это мои друзья.
- Кто? - удивился он. Проклятая улыбочка опять на миг слезла с его лица, но тут же вернулась на свое привычное место. - Ах! Разве я сказал, что кто-то сделал плохо?.. Никто никому плохо не делал. Наоборот. Видите, как все хорошо и славно, хе-хе. За это поблагодарить стоит, а уж никак не обижаться. Или... Вы в том смысле, что все твари в этом мире меж собой друзья?.. Понимаю. Но помилуйте, что же это получается: живите себе в полном согласии, друг дружку не трогайте, и каждый потихоньку умирай с голода и холода, поскольку не моги хоть чуточку повредить соседу, тот ведь не делает тебе плохо. Хе-хе. Разве это по-дружески? По мне, так надо рассудить: деревья дружите с деревьями, олени с оленями, волки с волками, а мы - с вами. Правильно я говорю?
- Хорошо, но ведь в лесу полно сухого хвороста. Зачем рубить живое и здоровое дерево, вы можете мне объяснить? - его невозмутимость начинала не на шутку меня бесить. Казалось, чем гаже и бессмысленней поступок, тем легче ему будет найти для него вполне невинное оправдание, с его точки зрения, разумеется. Так оно оказалось и на этот раз.