Большинство его соплеменников подалось ниже по реке, и теперь обитается на другом берегу, где большущие деревья прямо у воды торчат. Только моему собеседнику там не нравится: вязко, болотисто очень. И лес сам не нравится... А здесь сухо и уютно, знаешь: никто тебя не потревожит...
“Ничего себе “сухо”, - подумалось мне, когда я глянул на плещущуюся рядом воду, - хотя у водяного на это свои понятия имеются”.
- И чем их прельстила та трясина? - вспомнил я холодные щупальца тумана, вползающие с болот под сень мрачного леса, и поежился. Что же могло заманить туда тех, для кого, если судить по этому экземпляру, уют - не последнее дело?
Гринг согласно кивнул: не сладко там, что и говорить. Особенно зимой. Когда деревья оголяются, совсем некуда укрыться от холода, приходится в опавшие листья зарываться. А ничего противнее этих листьев, по нему, так и не бывает. Прилипают к коже, что не отодрать; под чешуйки забиваются, отчего все тело зудит... Зато, очень правда редко, помимо этой костлявой гадости, - пнул гринг трепыхавшуюся в сети рыбу, - кое-что получше бывает...
- Что же? - заинтриговал он меня.
Да так... Ничего особенного, если разобраться. Просто увязнет порой какой-нибудь зверек из тамошних немногих по дороге на водопой, и вот тебе тепленькое живое мясцо на обед.
Очень мне не понравились его слова про “тепленькое живое мясцо” и то, как он при этом поглядел на меня, потому что кислое выражение вдруг в момент исчезло с его лица, а в глазах засветился огонек.
- А другие иж наших и того дальше отправились, - вздохнул водяной, вернув своему лицу прежнюю мину. Видать, те пустились за еще лучшей долей. И больше здесь вестей от них не было. А он остался тут, на своем, так сказать, исконном месте. И вот получил-таки на старости лет награду за долгое терпение с противной рыбой вприкуску.
В голосе гринга появились торжествующие нотки. Ради такого, мол, стоило подождать! Надо же! Ставил сеть на одно, а поймал другое. В один тебе день и угощение небывалое, и интересный собеседник. Ну разве не повезло?!
- Мне очень лестно слышать такие слова, если я правильно понял, что “собеседник” - это насчет меня, - попробовал я воспользоваться хорошим расположением его духа, пока не лишился собственного из-за этих непонятных намеков. - Но про угощение тоже хотелось бы узнать. Может, и мне, как “приятному собеседнику” дозволено будет чуть-чуть попробовать? Я, знаешь ли, проголодался не меньше твоего, наверно.
При этих моих словах гринг вдруг схватился обеими перепончатыми лапами за зеленый живот и разразился приступом беззвучного хохота, от которого, казалось, стены пещеры так же беззвучно затряслись. Даже через его огромный рот не смогло прорваться ни звука душившего его изнутри смеха. Водяной самым неприличным образом повалился на спину, задрыгав ногами в воздухе, и провалялся так несколько минут, прежде чем смог выдавить из себя первое слово.
- Ух!.. Ух!.. Нашмешил, - выпалил он, задыхаясь, будто только что пробежал с бешеной скоростью десяток миль. - Боюсь, что нет. Ни ражу я не шлыхал, чтобы кто-то шам себя пробовал. Хотя - ха, ха... - идея мне нравится.
Теперь все стало ясно! Я в бессилии откинулся обратно на каменный пол, глухо стукнувшись об него головой. А я-то, дурак, надеялся, что он вдруг рыбу полюбил. Как бы ни так! Понятно, чему он так радовался с самого начала, едва увидел: кто попался в его сети.
- Да не рашштраивайся ты так, - сочувственно и дружелюбно подмигнул мне водяной, получилось, надо сказать, натурально. - Все равно бы ведь утонул.
- Спасибо, утешил, - буркнул я. - Не вижу: чем бы это было хуже.
На что мне заметили: как же, сгинул бы безвестно и безо всякого смысла, а так я становился украшением стола.
- Ну раз это такая честь, может, поменяемся ролями? - бессильно съязвил я.
- Ладно, - махнул гринг в ответ перепончатой рукой и повернулся спиной ко мне, решив больше меня не беспокоить и не надоедать. А то еще наполнюсь желчью - и все удовольствие насмарку. Безмозглой рыбе, у которой я хотел остаться, может, и плевать на удовольствие. А ему - нет.
На том мы оба замолчали. Под сводами грота воцарилась почти гробовая тишина. Даже рыба больше не плескалась, видимо, как и я поняла, что все бесполезно. Лишь гринг что-то задумчиво бормотал себе под нос, иногда громче чем надо шлепая губами. Да еще слышно было, как клацают мои собственные зубы от холода и, разумеется, страха. Ибо мне было с непривычки ждать приготовления себя на обед.
- Эй ты! Перештань цыкать, - с досадой в голосе нарушил тишину гринг. - Мне неприятно. И думать мешает.
- О чем же таком, разрешите полюбопытствовать, я тебе мешаю думать?