Никто не утверждал, что руководство Черчиллем оппозицией было его мастерским политическим достижением; в том числе и тогда, когда он в конце концов привел лейбористское правительство к падению. Об этом позаботилось время. Оно истрепало лейбористское правительство, как оно все правительства истрепывает. Однако время внепартийно. Оно потрепало также и Черчилля. И когда он после выборов в октябре 1951 года действительно стал снова премьер–министром, во главе ограниченного консервативного большинства — собственно этого никто больше этого и не ожидал — то неожиданно весь мир заметил то, что он до сих пор всё ещё тактично не замечал: что он теперь стал стариком.
Чрезмерное возбуждение, переутомление и перенапряжение военных лет он всё же ещё раз преодолел; но между тем он стал ведь на шесть лет старше. Казалось, он стал несколько мягче; вернулись его юмор, его человечность. Время от времени ещё вновь сверкало старое остроумие, время от времени вновь высовывался львиный коготь. Но несомненно стал он, например, довольно тугоухим. И память стала сдавать: молодые и новые лица среди депутатов и даже среди министров он не мог больше правильно запоминать, иногда он их путал. В эти наполовину праздные годы к концу жизни он стал страстным читателем романов. Он не мог этого теперь, снова на службе, полностью оставить, и служебные дела от этого несколько страдали: романы поглощают время. Летом 1949 года он находясь в отпуске на Ривьере (и потому незаметно для общественности) перенёс первый легкий апоплексический удар. Видимых последствий не осталось. Однако он не вернул назад своей полной работоспособности и концентрации. Это проявилось сейчас, поскольку они снова были востребованы. Уже в первый год его нового срока на посту среди посвящённых стало циркулировать выражение «Премьер на полставки». А в конце этого года совершенно повсеместно распространилось определённое бессильное разочарование. Время великих свершений Черчилля казалось окончательно прошедшим.
А затем всё же ещё кое–что произошло. Ещё раз, последний раз, старый великан выпрямился во весь свой рост. На короткое мгновение ещё раз, как в 1940 году, весь мир смотрел на Черчилля. Это был момент надежды. Эта надежда больше не воплотилась.
Началось с того, что многолетний министр иностранных дел и кронпринц Антони Иден в начале 1953 года опасно для жизни заболел и на месяцы выпал из работы. Это, казалось, чудесным образом воскресило Черчилля. Он перенял до возвращения Идена также министерство иностранных дел, и дополнительная работа заметно его омолодила: уже годы его не видели в такой форме. Неожиданно он снова был в своей стихии — почти что, как если бы ему лишь теперь снова пришло в голову, для чего он всё время собственно оставался в упряжке, что он ещё должен был предпринять.
Потому что ведь за всей партийной политикой он никогда не терял мучительного ощущения, что его собственное творение в 1945 году было прервано как фрагмент. Победа была полной, но более ничего: ни постоянной связи с Америкой, которая должна была предотвратить и компенсировать ослабление и экономическое обескровливание Англии, ни восстановления и примирения Европы. Война против Германии почти без паузы перешла в холодную войну против России — не без собственного вклада в это Черчилля. В 1945 году он пожалуй надеялся, что сможет использовать новый конфликт в качестве двигателя, тем самым продвинуть дальше англо–американское объединение и завершить его созданием европейского единства — такова была суть его знаменитых речей в Фултоне и в Цюрихе в 1946 году. Но речи отстранённого от власти инструмент слабый и тупой — у кого было больше опыта в этом, как не у Черчилля! В Америке и в Европе в них услышали лишь то, что хотели услышать, но не то, из чего исходил Черчилль. Холодная война стала автономной, с тех пор, как снова стали сражаться в Корее, она угрожала перейти в новую мировую войну, и она мало бы способствовала объединению англоговорящих народов или объединению Европы.
А между тем атомная бомба появилась и у России, уже повсеместно приступили к разработке водородной бомбы. Воин Черчилль, раньше чем другие, увидел что война теперь стала невозможной, что пришло время заниматься миром. Такие мысли занимали его в эти месяцы; ещё раз он был в состоянии их обдумать; ещё раз в его голове сформировалось, пока эскизно, нечто вроде нового проекта мира.
И затем умер Сталин. Это был последний побудительный толчок для Черчилля. 11 мая 1953 года он произнес самую неожиданную речь, какую он когда–либо произносил. Без предупреждения, без подготовки он резко повернул курс, которым Англия вместе с Западом шла уже семь лет. Практически он провозгласил конец холодной войны. Он предложил провести с наследниками Сталина конференцию на высшем уровне, и он вбросил в дебаты слово «Локарно [16]" — мысли о всеевропейской системе безопасности вместо противостоящих друг другу блоков.
Те тональности, которые обозначил Черчилль 11 мая 1953 года, с тех пор не замолкали в мировой политике, хотя мир, который он тогда обрисовал, до сего дня не воплощён в реальность. Что тогда сказал Черчилль, сегодня, когда это перечитываешь, не звучит более непривычным. Однако он ведь был первым, кто это сказал. Тогда, в разгар холодной войны, он потряс этим мир. Россия насторожила уши. Германия пришла в ужас, Америка была поражена и озабочена. Англия вдруг почувствовала новую надежду — и новую гордость. Одним ударом её великий старый человек снова стал центром мировых событий. Мирный план Черчилля был последней большой мировой инициативой, которая исходила от Англии.
Можно ли это было назвать планом? Или это были лишь намётки, фрагменты мыслей, огромные осколки, которые не складывались в одно целое? Тяжело сказать. Как в случае определённых эскизов и набросков позднего Рембрандта и позднего Бетховена от этого последнего большого начинания позднего Черчилля возникает ощущение: «Если бы он это ещё воплотил в реальность, то это было бы величайшим из всего, что он когда–либо сделал». И одновременно — сомнение, был ли он в состоянии воплотить это в жизнь. Черчилль одновременно хотел многого, что собственно казалось несоединимым: англо–американского и европейского объединения — и сверх того, перекрывающего всё великого атомного мира, опирающегося на восстановленную коалицию победителей Второй мировой войны. Возможно, всё это вместе было недостижимым; возможно отдельные части противоречили друг другу и не составляли единого целого. С другой стороны, произведения государственного искусства, в отличие от других произведений искусства, никогда гармонично не завершаются и не готовы лежать спокойно в застывшем завершённом виде. Политика — это движение; приводить вещи в движение и направлять движение туда, куда желают — это всё. И это должны были позволить сделать старому Черчиллю — чтобы он ещё раз могущественно привёл дела в движение.
Управлять движением ему было отказано. Он не достиг более вершины — более, чем в одном смысле. Прежде чем он достиг лишь первого этапа — подготовленной конференции на высшем уровне стран Запада, что он сумел сделать в первом наступательном порыве и на которой он хотел привлечь на свою сторону Америку для своей большой новой игры, ему помешал удар.
27 июня 1953 года в английской газете прочли особое сообщение: премьер–министр переутомлён и должен быть на месяц «освобождён от своих обязанностей». Переутомлён? Освободить? Это было так непохоже на Черчилля. В действительности он беспомощно лежал в своем доме в Чартуэлле, парализованный на одну сторону и лишённый речи. Его коллеги ожидали его скорого возвращения; его врачи считались с возможностью его скорой смерти.
Они не приняли в расчет его стойкости. Он не сдался. Он никогда не сдавался. Едва он смог снова двигать губами, как он снова начал заниматься конференцией на высшем уровне — теперь она должна была произойти в сентябре. «У меня есть чувство, что я могу сделать кое–что, чего не сможет никто другой», — доверительно говорил он своему врачу — изъясняясь невнятно, едва понятно. «Я верю, что мог бы дать миру новое направление. Возможно ещё не мир во всём мире, однако всемирную разрядку. Америка этого не может. Америка очень сильная, однако она очень бестолковая».
16
Локарно: город в Швейцарии, в котором в 1925 г. состоялась международная конференция представителей Бельгии, Великобритании, Германии, Италии, Польши, Франции и Чехословакии.