Осенний визит в Чартвелл стал последней значимой встречей двух талантливых личностей.
В 1930-х годах они пересеклись в одном из ресторанов. По словам Чаплина, политик был в «очень дурном настроении». Актер подошел к нему поздороваться и с улыбкой произнес:
— У вас такой вид, словно вы взвалили себе на плечи всю тяжесть мира.
Черчилль объяснил, что только что вернулся из парламента, где на него удручающее впечатление произвело обсуждение нарастающей военной мощи Германии. Чаплин сделал какое-то шутливое замечание, но политик покачал головой:
— Нет, нет, это серьезно; серьезней, чем вы думаете[86].
В апреле 1956 года они встретились в ресторане отеля Savoy. К тому времени они уже давно не пересекались лично, но после премьеры фильма «Огни рампы» кинокомпания United Artists попросила разрешение показать фильм британскому политику у него дома. Чаплин не возражал, а через несколько дней получил от Черчилля «милое письмо», в котором тот благодарил создателя фильма и сообщал об удовольствии от просмотра картины.
Увидев Чаплина, Черчилль подошел к его столику.
— Итак! — произнес пожилой британец с таким выражением, словно хотел выразить неодобрение.
Чаплин тут же вскочил, расплываясь в улыбке.
— Два года назад я направил вам письмо, в котором поздравлял вас с выходом фильма. Вы его получили?
— О да, — ответил Чаплин восторженно.
— Почему же вы мне не ответили?
— Мне казалось, это письмо не требует ответа…
— Гм-м-м, — недовольно пробормотал Черчилль. — А я уже решил, что вы сделали так специально, мне в упрек.
— Нет, нет, конечно нет, — поспешил заверить его Чаплин.
— Во всяком случае, ваши картины всегда меня радовали[87].
В своих мемуарах, Чаплин признавался, что «никогда не разделял взглядов Черчилля в политике». Тем не менее это не мешало ему восхищаться британским государственным деятелем. «Я думаю, сэр Уинстон прожил жизнь интереснее многих из нас. Он сыграл немало ролей на жизненной сцене, и сыграл их смело, с неподдельным увлечением. Он мало что упустил в жизни, и жизнь была к нему благосклонна. Он хорошо жил и хорошо играл — ставя на карту самые крупные ставки и всегда выигрывая. Ему нравилась власть, но он никогда не делал из нее фетиша»[88].
Что касается Черчилля, то он еще в 1935 году написал о великом комике эссе «Язык, понятный каждому», которое было опубликовано в одном из октябрьских номеров Collier’s. В отличие от других сочинений, выходивших из-под его пера и посвященных великим современникам, в названии этого произведения отсутствовало имя главного героя. Не исключено, что Черчилль тем самым хотел еще раз высказать свои взгляды о будущем пантомимы. По крайне мере в предисловии к этой публикации редакция написала: «Может ли немое кино вернуться? Уинстон Черчилль, государственный деятель и журналист, отвечает выразительно „Да“. В качестве своего главного довода он предлагает короля пантомимы Чарли Чаплина»[89].
На следующий год эта статья была переиздана в одном из февральских номеров Sunday Chronicle. В названии снова не было имени Чаплина, звучало оно так: «Он обогатил весь мир». В том же году статья была переиздана в майском номере Screen Pictorial под названием: «Чаплин, обогативший мир посредством смеха».
Это был первый и единственный опыт Черчилля, когда он в своем творчестве коснулся подобной личности. И этот опыт оказался успешным. Отчасти это объяснялось тем, что наш герой неплохо разбирался в людях и был способен на создание тонких и убедительных психологических портретов. Свою роль сыграло и то, что, какие бы разногласия в политике ни разделяли двух мужчин, Черчилль всегда симпатизировал Чаплину. Ему всегда нравились личности, которые сделали себя сами. Основным секретом их достижений он считал нужду. Именно с развития тезиса о том, что потребность рождает успех, он и начнет свое эссе: «Бедность еще не пожизненный приговор. Это вызов. Для некоторых даже больше — это возможность»[90].
Обосновывая свою мысль, Черчилль рассказывает о тяжелом детстве будущего комика, рано осиротевшего. Обременительные годы, вместо того чтобы сломить ребенка, настолько закалили его характер, что теперь уже мало что могло остановить его на трудном пути к далеким вершинам. О том, что эта тема важна для Черчилля, можно судить также и по тому факту, что в рассматриваемом эссе он не ограничивается анализом опыта лишь одного Чаплина. В качестве дополнительных примеров он приводит биографии Марка Твена (1835–1910) и Чарльза Диккенса (1812–1870). «Он был так же беден, — сообщает Черчилль об авторе „Посмертных записок Пиквикского клуба“. — Он так же многого лишился в детстве. Но алхимия гения преобразовала горечь и страдания в золото великой литературы»[91].