Данглар сидел у себя в кабинете, взгляд его немного осоловел после сытного обеда, он проверял компьютерную сеть, которую только что подключили.
— Никак не могу импортировать файл с отпечатками из префектуры, — проворчал он проходящему мимо Адамбергу. — Какого черта они там копаются? Почему такая задержка? Мы передовой отряд или нет?
— Все уладится, — успокоил его Адамберг, тем более что сам он старался как можно меньше вмешиваться в компьютерные дела.
По крайней мере, это неумение обращаться с техникой не смущала Данглара. Сам он с большим успехом манипулировал базами данных и перекрестными ссылками. Он любил порядок и потому без труда справлялся с записью, классификацией и расстановкой файлов.
— Там для вас записка на столе, — сказал он, не поднимая глаз. — Дочь королевы Матильды вернулась из путешествия.
Данглар называл Камиллу не иначе как «дочь королевы Матильды» с тех давних пор, когда эта самая Матильда произвела на него неизгладимое впечатление своей красотой и умом. Он благоговел перед ней, как перед иконой, и так же почитал ее дочь Камиллу. Данглар считал, что Адамберг был недостаточно внимателен и предупредителен, как того заслуживала Камилла. И Адамберг прекрасно чувствовал молчаливое неодобрение своего зама, хотя тот по-джентльменски старался не вмешиваться в чужие дела. Сейчас Данглар молча упрекал его в том, что он не справлялся о Камилле уже больше двух месяцев. И особенно за то, что не далее как на прошлой неделе встретил его вечером под руку с какой-то девицей. Тогда они только молча кивнули друг другу.
Адамберг встал у Данглара за спиной и некоторое время смотрел на строчки на экране.
— Послушайте, Данглар, объявился один тип, который рисует на дверях квартир какие-то нелепые четверки. Если точнее, это было в трех домах. Один дом в Тринадцатом округе и два в Восемнадцатом. Я вот думаю, не взглянуть ли на них.
Пальцы Данглара замерли над клавиатурой.
— Когда? — спросил он.
— Да прямо сейчас. Надо только фотографа предупредить.
— Зачем?
— Ну, чтобы сфотографировать, пока люди их не стерли. Если еще не стерли.
— Но для чего? — недоумевал Данглар.
— Не нравятся мне эти четверки. Совсем не нравятся.
Итак, худшее было сказано. Данглар панически боялся слов «мне не нравится то, мне не нравится это». Полицейскому не должно что-то нравиться или не нравиться. Его дело работать и думать. Адамберг вошел к себе в кабинет и увидел записку Камиллы. Если он вечером свободен, она могла бы зайти. Если занят, то не мог бы он ее предупредить. Адамберг кивнул. Разумеется, он свободен.
У него сразу поднялось настроение, он снял трубку и вызвал фотографа. Тут в кабинет вошел Данглар, лицо угрюмое, но в глазах любопытство.
— Данглар, как выглядит фотограф? — спросил Адамберг. — И как его зовут?
— Три недели назад вам представили всю команду, вы каждому пожали руку, мужчинам и женщинам, а с фотографом даже поговорили.
— Может быть, Данглар, даже наверняка так и было. Но это не, ответ на мой вопрос. Какой он из себя и как его зовут?
— Даниэль Бартено.
— Бартено, Бартено, такое имя не сразу запомнишь. Так какой он?
— Можно сказать, худой, подвижный, беспокойный, часто улыбается.
— А особые приметы?
— У него крупные веснушки и рыжая шевелюра.
— Очень хорошо, замечательно, — сказал Адамберг, доставая из стола лист бумаги.
Он склонился над столом и записал: «худой, рыжий, фотограф…»
— Как, вы сказали, его зовут?
— Бартено, — отчеканил Данглар, — Даниэль Бартено.
— Благодарю вас. — Адамберг сделал приписку в памятке. — Вы заметили, что в команде есть один высокий болван? Я говорю «один», но, может, таких много.
— Это Фавр, Жан-Луи.
— Да, он. Что будем с ним делать?
Данглар развел руками.
— Извечный вопрос, — сказал он. — Будем перевоспитывать?
— На это уйдет лет пятьдесят, дружище.
— А что вы собираетесь делать с этими четверками?
— Если бы я знал, — вздохнул Адамберг.