– Лизбета куда-то ушла в шикарном туалете, как только домыла посуду, – объявил Жосс, усаживаясь.
– Да, – ответил Декамбре, ничуть не удивившись.
– Ее куда-то пригласили?
– Каждый вечер, кроме вторника и воскресенья, Лизбета уходит в вечернем платье.
– Она с кем-то встречается? – взволнованно спросил Жосс.
Декамбре покачал головой:
– Она поет.
Жосс нахмурился.
– Она поет, – повторил Декамбре, – выступает в одном кабаре. У нее потрясающий голос.
– Господи, с каких это пор?
– С тех пор, как она поселилась здесь и я обучил ее сольфеджио. Каждый вечер она собирает полный зал в «Сент-Амбруаз». Однажды, Ле Герн, вы увидите ее имя на афишах. Лизбета Гластон. И тогда, где бы вы ни были, не забудьте ее.
– Я ее вряд ли забуду, Декамбре. А в это кабаре можно сходить? Ее можно послушать?
– Дамас бывает там каждый вечер.
– Дамас? Дамас Вигье?
– А какой же еще? Он вам не говорил?
– Мы каждое утро пьем вместе кофе, и он ни разу словечком не обмолвился.
– Оно и понятно, он ведь влюблен. О таком не болтают.
– Черт побери, Дамас! Но ведь ему только тридцать.
– Лизбете тоже. Она, правда, несколько полновата для своего возраста.
Жосс на мгновение представил себе супружескую пару Дамас – Лизбета.
– Думаете, из этого что-нибудь выйдет? – спросил он. – Вы ведь разбираетесь в жизни.
Декамбре скептически поморщился:
– Мускулы Лизбету давно не интересуют.
– Дамас хороший парень.
– Этого мало.
– Чего ж Лизбете еще надо от мужчины?
– Не так уж и много.
Декамбре глотнул кальвадоса:
– Мы здесь не за тем, чтобы говорить о любви, Ле Герн.
– А о крупной рыбе, которую вы добыли.
Декамбре помрачнел.
– Неужели все так серьезно? – спросил Жосс.
– Боюсь, что так.
Декамбре окинул беглым взглядом соседние столики и успокоился, потому что в «Викинге» царил такой гвалт, словно на палубе варварского судна.
– Я установил одного из авторов, – сказал он. – Это Авиценна, персидский врач, живший в одиннадцатом веке.
– Понятно, – сказал Жосс, которого гораздо больше интересовала Лизбета, нежели Авиценна.
– В его книге «Liber canonis» я нашел место, откуда взят отрывок.
– Понятно, – повторил Жосс. – Скажите, Декамбре, вы тоже были учителем, как ваш отец?
– Откуда вы знаете?
– Да так, – прищелкнул пальцами Жосс, – я в жизни тоже кое-что понимаю.
– Может, вам неинтересно то, что я вам рассказываю, Ле Герн, но я прошу вас выслушать.
– Ладно, – сказал Жосс, который будто снова оказался в прошлом, когда учился у старого Дюкуэдика.
– Другие авторы всего лишь повторяют Авиценну. Везде говорится об одном и том же. Они ходят вокруг да около, не называя по имени, не касаясь этого, вьются, как грифы над падалью.
– Вокруг чего? – растерянно переспросил Жосс.
– Вокруг одного и того же, Ле Герн, я вам только что сказал. Того, что объединяет все странные записки. Того, о чем они возвещают.
– А о чем они возвещают?
В это время Бертен поставил на стол две рюмки кальвадоса, и Декамбре, прежде чем продолжить, дождался, пока верзила нормандец отойдет.
– О чуме, – сказал Декамбре, понижая голос.
– Какой еще чуме?
– Самой настоящей ЧУМЕ.
– Страшная болезнь прошлого?
– Она самая, собственной персоной.
Жосс замолчал. А вдруг грамотей порет всякую чушь? Вдруг он решил поиздеваться над ним? Жосс не мог проверить, правда ли то, что он там рассказывал про какой-то «canonis», и Декамбре мог запросто посмеяться над ним. Будучи осторожным, как всякий моряк, он всмотрелся в лицо старого эрудита, но не увидел там и тени насмешки.
– А вы, часом, не пытаетесь мне мозги запудрить?
– Зачем?
– Да чтобы выглядеть умником, а меня выставить дураком. Вы хитрец, а я простак, вы образованный, я неуч, вы знаток, а я невежда. Вам нравятся такие игры, да только посмотрел бы я на вас в открытом море без спасжилета.
– Вы чересчур вспыльчивы, Ле Герн.
– Это правда, – согласился Жосс.
– Думаю, многим довелось отведать вашего кулака на этой земле.
– И на море тоже.
– Я и не думал играть в умника и простака, зачем мне это?
– Чтобы возвыситься.
Декамбре улыбнулся и пожал плечами.
– Я могу продолжать? – сказал он.
– Как хотите. Хотя какого черта мне в ваших объяснениях? Я три месяца читал типа, который переписывал Библию. Он платил, я читал. Мне-то что?
– Вы имеете моральное право на эти послания. Если завтра я пойду в полицию, то хочу, чтобы вы знали об этом. А еще я хочу, чтобы вы пошли со мной.
Жосс залпом осушил рюмку.
– В полицию? Да вы совсем рехнулись, Декамбре! При чем здесь полиция? Тут же не боевая тревога.
– Откуда вы знаете?
Жосс сдержал слова, уже готовые сорваться с губ, сдержал из-за комнаты. Комнату надо сохранить.
– Послушайте меня хорошенько, Декамбре, – заговорил он, взяв себя в руки, – по-вашему, мы имеем дело с парнем, который развлекается, переписывая старые книжки про чуму. Он псих и больше никто, маньяк. Если звать полицию всякий раз, как какому-то придурку вздумается открыть рот, у нас и на выпивку времени не останется.
– Во-первых, – сказал Декамбре, отпив полрюмки, – он не просто переписывает, он заставляет вас читать это вслух. Таким образом, он анонимно высказывается на площади. Во-вторых, он не стоит на месте. Он пока только в начале этих текстов. Он еще не дошел до мест, где есть слова «чума», или «болезнь», или «смертность». Он пока в самом начале, но он двигается вперед. Вы понимаете, Ле Герн? Он идет вперед. Вот что страшно. Он двигается. Но куда?
– К концу текста, куда же еще. По-моему, тут все ясно. Никто еще не начинал книгу с конца.
– Не книгу, а книги. А вам известно, что будет в конце?
– Я этих книжонок не читал!
– Десятки миллионов мертвецов. Вот что в конце.
– Вы воображаете, что этот псих убьет половину Франции?
– Я этого не сказал. Я сказал, что он двигается к смертельной развязке, он ползет к ней. И читает он нам вовсе не сказки «Тысячи и одной ночи».
– Идет вперед, это вы так говорите. А по мне, так он просто топчется на месте. Уже месяц, как он талдычит свои истории про разных тварей, то так закрутит, то этак завертит. По-вашему, это называется идти вперед?
– Я в этом уверен. Помните другие записки без начала и конца, в которых рассказывается о жизни какого-то мужчины?
– Конечно помню. Но это совсем другое. История про мужика, который ест, спит, трахает, а больше и сказать-то нечего.
– Его имя Самуэль Пепис.
– Не знаю такого.
– Тогда позвольте представить – он англичанин, мещанин во дворянстве, в семнадцатом веке живший в Лондоне. Кстати сказать, он служил в военно-морском ведомстве.
– Небось толстозадый портовый начальник?
– Не совсем так, но это не важно. А важно то, что Пепис девять лет вел дневник, с 1660-го по 1669 год. Тот год, который выбрал наш псих для своих записок, был годом великой чумы в Лондоне, 1665 год, семьдесят тысяч трупов. Вам ясно? День за днем странные послания приближаются к тому часу, когда разразится беда. Она уже совсем близко. Именно это я имел в виду, когда сказал, что он двигается вперед.
Жосс только теперь заволновался. Уж больно было похоже на правду то, что рассказывал грамотей. А значит, надо предупредить полицию.
– Легавые нас засмеют, когда мы расскажем про психа, который заставляет нас читать дневник трехсотлетней давности. Нас самих арестуют, это как пить дать.
– Мы не расскажем им об этом. Мы просто скажем, что какому-то сумасшедшему нравится кричать о смерти перед толпой народа. А дальше пусть сами допытываются. Моя совесть будет чиста.
– Они все равно будут потешаться.
– Конечно. И именно поэтому мы не пойдем к первому попавшемуся полицейскому. Я знаю одного такого, который смеется совсем не так, как другие, и совсем не над тем, над чем смеются другие. К нему мы и отправимся.