— …убила себя, — прошептал Милтон и вошел в комнату. Затем произнес задумчиво, голосом потрясенного человека: — Ах, она была совсем молоденькая. Боже! Слишком хороша. Как… Поговори со мной! — В агонии, по-видимому, от отчаяния, желая с кем-нибудь поделиться своим страданием, он бросился на кухню и рассказал все Элле Суон.
— Господи, смилуйся!
Вскоре Элла приготовилась идти домой, сетуя и стеная, нагруженная кульками и коробками, кухонными отходами, отбросами для своих свиней. У двери она обернулась — этакий черный призрак с желтыми влажными глазами.
— Великий Боже! Мисс Элен, не могу я помочь…
Но мимо нее, пошатываясь, проскользнул Милтон; Элла ушла, и он рухнул в кресло. Бутылка виски была пуста. Другой он не смог найти, так что, пошарив по шкафам и ящикам, бормоча что-то себе под нос, точно перепуганный старик хроник, ищущий свои пилюли, он наконец обнаружил бутылку сладкого вермута и начал упорно, рюмку за рюмкой, пить. Он долгое время молчал, потом тихо произнес:
— Смиренно, Элен, со всей покор… — Она терпеливо ждала, пока он выговорит слово, а его язык, словно пиявка, прилип к нёбу. — …со всей покорностью прошу вас принять меня обратно. Теперь остались только мы двое — и всё. Я был ужасной вонюч… — Он помолчал, попытался улыбнуться. — …Я был болваном, чертовым дураком. — Тон его стал умоляющим, обольщающим. Он провел по воздуху рукой, возможно, взывая к Богу или к невидимому свидетелю, или просто так. — Она ничего не значит для меня. Честно. Она ничего не значит. Вы считаете, что Долли была для меня чем-то большим, чем просто другом, настоящим хорошим другом? — Он доверительно наклонился вперед. — Послушайте, милая, мы с ней были настоящими хорошими друзьями — и только. Я понимаю, вам трудно этому поверить. Но ничего больше. Настоящие хорошие друзья. — Казалось, он на минуту забыл про Пейтон: лицо у него было сосредоточенное, погруженное в воспоминания, словно, несмотря на все перипетии и отчаяние, он видел для себя более счастливое, светлое место, более спокойное и утешительное. — Вы помните, Элен? Помните, как мы летом ездили в Коннелвилл? К Мэрион и Эдди? Помните, как Пейтон однажды чуть не закусали пчелы? Помните, как она закричала: «Пчелы, папа, пчелы, пчелы!» — Раздалось хриплое хихиканье и прекратилось, голос его умолк с легким печальным вздохом — так ветер затихает в щелях ставен. — А-а-ах… как она бежала вниз с холма, крича: «Пчелы, папа, пчелы!»
Слушая его, Элен вдруг еще раз увидела дом брата в горах Пенсильвании, который они посещали в двадцатые-тридцатые годы, — безопасный и спокойный под легкодоступным горным солнцем и при наличии еще более доступных денег Меллонов и Фриков, — хорошая жизнь, счастливая жизнь сто лет назад. Там были большие дубы, дом был просторный и богатый, — он стоял высоко на холме, и из долины внизу доносился шум транспорта, еле слышный благодаря стене из дубов, — это было единственным напоминанием о другом, шумном мире.
— «Пчелы!» — кричала она. Так и вижу ее сейчас… как она бежит… «Пчелы, папа, пчелы!» Неужели вы не слышите ее, Элен?
Она мирно дремала — не спала и не бодрствовала. Сон был подобен свету, который дрожит и гаснет, разгорается, затухает, словно волны, накатывающиеся на берег, бездонные над утраченными, затопленными отмелями памяти; она увидела деревья на дне моря, холодный свет, пруд в горах. «Пчелы, папа, пчелы!» И она подняла взгляд от пруда, где под сплетениями зеленого горного папоротника безостановочно плавали тропические золотые рыбки, испуганно, а потом с приятным удивлением посмотрела на Пейтон, которая, выскочив в отдалении из леса, на секунду заметалась, словно мотылек на залитом солнцем холме, и с пронзительными криками страха и восторга полетела вниз по яркому мшистому склону: «Пчелы, папа, пчелы!» «Почему дорогая крошка, — подумала Элен, — забралась туда одна? — И, вспыхнув, дрожа от страха, она поднялась, протянув руки. — Почему, дорогая малышка?» Но Милтон, выскочив из кресла, уже бежал, опережая ее, подбросил Пейтон высоко в воздух, и юбочка ее ярким цветком расцвела на фоне неба. И так, уткнувшись лицом в ее шею, он принес Пейтон на террасу — оба хихикали, оба жужжали как пчелы.