— Вот, молодая леди. Примите это и идите прямо к доктору. Вы меня слышите?
— Да, — сказала я. Я приняла таблетки с водой, принесенной им в стаканчике.
— Идите прямо к доктору, поняли? Допустите распространение этой инфекции, и у вас будет мастоидит. Доктор займется вами.
— Спасибо вам, — сказала я. — Большое спасибо. Где Корнелия-стрит?
— В двух кварталах вверх, но вы идите прямо к доктору. — Нос у него дернулся, как у зайца.
— Спасибо, — сказала я. — До свидания.
— До свидания, молодая леди.
Я пошла вверх по авеню, держа часы и сумку. Я потела и понимала, что это нехорошо для встречи с Гарри, я пожалела, что забыла употребить «Одороно» — это спасает одежду от пятен, не портит платья. Но на мне было красивое платье — шелковое, кремовое с голубыми полосками, — оно мило облегало меня: разве Гарри не порадуется? С угла, где я ждала, чтобы переменились огни светофора, я почти видела конец Корнелия-стрит и дом Ленни, а Джанет Макдональд, знаменитая звезда театра, кино и радио, держала сигарету на ободранной и отслаивающейся доске для афиш — в тени под ней мальчишки играли в бейсбол, а одна из ее рук была оторвана, она лежала в траве под доской, и мальчишки садились на нее отдохнуть. Я наклонилась, чтобы увидеть то, что за доской, но видно было лишь одно окно на третьем этаже — в нем висела зеленая занавеска: Гарри там я не могла разглядеть. И тут я подумала: «Что я ему скажу? Часы появятся последними, в качестве подарка-сюрприза». Возможно, он будет один. Сначала нажать на зуммер, потом долго карабкаться наверх; я услышу его голос сверху: «Кто это… кто?» Я не стану отвечать, подожду. Затем, слегка задыхаясь, я постучу в дверь, и он откроет ее. «Привет, — скажу я. — Привет. Уверена, ты удивлен, видя меня». И он скажет: «Нет, я знал, что ты придешь». И я скажу: «Извини, Гарри! — А потом скажу: — Я люблю тебя, Гарри», — и мы запрем дверь и закроем ставни и ляжем, несмотря на жару и темноту, днем позже будем смотреть, как наступают сумерки, будем лежать, вытянувшись на пружинах, и немного подремлем, будем держаться за руки под нескончаемое тиканье колесиков; темнота будет столь же идеальная, как если б мы были в центре Земли, — только будут сверкать рубины и бриллианты, сияя фосфоресцирующим светом, безупречным и божественным. «Благословенная Беатриче, мужчина при таком свете, — сказал Гарри, — испытывает такое удовлетворение, что выбрать другое зрелище, а это отбросить невозможно, так что он согласен». Однажды он понес меня наверх в Ричмонде — я покачивалась у него на руках, а потом он положил меня на незнакомую кровать, и я позвала: «Папа, папа», — поскольку тогда я еще не звала его «зайка». Однако. Я знала, что не должна об этом думать: я прижала часы к груди и сошла с тротуара, глядя на окно. Тут раздался чудовищный и неистовый взвизг шин за моей спиной — так близко, что я их почти видела, — искры, изуродованный асфальт, разъезжающаяся резина, — и я повернулась, увидела решетку грузовика с улыбающимся металлическим лицом и наступающее на меня, возрастающее грозное слово — всего в двух дюймах от моих глаз: ШЕВРОЛЕ.
— Ты чокнутая? Хочешь, чтобы тебя убили!
Он высунул в окошко голову — мужчина с расплющенным, точно ложка, на которую наступили, носом и вытаращенными глазами. Он не брился — под щетиной были красные пятна.
— На виду у всех! — выкрикнул он. — Ты что, чокнутая? Ты же видела, что я еду: я видел, как ты подняла на меня глаза!
— Я безусловно не видела, — сказала я. — И пожалуйста, не кричите.
Но он продолжал говорить, и я стояла, держа мои часы, а машины позади него начали гудеть.
— Таким, как ты, лечиться нужно. А если бы я тебя сбил?
— Не кричите на меня, — сказала я, — я не глухая.
Но тут подошел полицейский, и я стала смотреть, как темнеет от пота его рубашка.
— А ну, что тут происходит?
— Да эта психованная дамочка шла против света, и я чуть ее не переехал. Такие вотлюди вроде нее — чистая болячка.
— А ты следи за своим языком, — сказал полицейский.
Это был голос Майо, или Дауна, или Антрима; я вдруг подумала о зеленом и о далекой фантастической лужайке.
— А теперь скажите мне вы, мисс, как скоро ехал этот малый?
— Быстро, как ветер, — сказала я, — еще быстрее!