Лофтис вышел на маленькое крыльцо, примыкавшее к кухне, и постоял там, озираясь. С этой стороны дома по границе его собственности, спускавшейся к заливу, стояли в ряд кедры. Земля под ними была голая, без травы, затененная, казавшаяся прохладной, — на него, как прежде, накатила ностальгия. Столько прошло времени — ведь такие же кедры были в школе, куда он ходил мальчиком, — в школе Святого Стефана, где выцветшие кирпичные здания смотрели на болото. А дальше была река — гладкая, и широкая, и синяя, на мили лишенная по обоим берегам жизни, если не считать одинокой школы, так что иногда, стоя под кедрами, вдыхая запах соли и вечнозеленых деревьев, он смотрел на холодную реку, на бесконечные мили ив и кедров на другом берегу и словно в трансе представлял себе, что это вовсе не Тайдуотер, а эти кедры, да и все это девственное, холодное, залитое солнцем пространство находится совсем в другой стране. Возможно, в России — на просторах Арктики, о которых он читал в книгах по географии, где Лена и Енисей (представлялось ему) вечно стремятся к слепящему солнцу Северного океана среди безлюдных берегов, усеянных кедрами и ивняком, где вечно царит холод и тишина. Однажды он пришел именно к таким кедрам — было это в его последнюю весну в школе, когда в приступе самоанализа, редко с тех пор повторявшегося, он взял на кухне печенье и книгу — поэзию Китса? Шелли? — и, растянувшись в утренней тени, стал в полудреме читать, а со всех сторон неслись сельские звуки: мычали коровы, пронзительно кричали в болоте морские птицы, крикнул мальчик, — пока лениво не прозвучал звонок, сзывающий к утренней службе, и он вместе с другими мальчиками направился в часовню, нехотя оглянувшись на то место, где он лежал, и нареку, и на кедры, встревоженный чем-то — утраченной красотой или, возможно, тем, что одна яркая минута его юности будет почему-то навсегда связана с невидимым и мимолетным запахом кедров.
Он вдохнул сейчас запах кедров: этот запах принес с собой осознание времени, всего, что ушло, — того, о чем он больше не хотел думать. Столько прошло времени!..
Часовня. Церковь. Он мрачно поиграл с мыслью о приличии. Если он не пойдет в церковь, Элен устроит скандал. Нет, она никогда не устраивает скандалов — просто затихает, становится ужасно неприятной. Что ж, он не пойдет — и все. Забудем об этом…
Он повернулся.
— Элла, — сказал он игриво, — не выпьешь со мной?
— Кто? — Она была явно шокирована. — Только не я. Даже за миллион долларов. Вы можете грешить сколько хотите. Мне-то какое дело…
Мрачные обвинения летели ему вслед, пока он шел в столовую к серванту и наливал себе виски. Оттуда он прошел на террасу, где вдруг увидел Элен и двоих детей, поднимавшихся снизу. Почти автоматически он хотел было спрятать питье, но, передумав, остался стоять в дверях со стаканом в руке.
— В левой руке — первый за сегодняшний день, — произнес он с неуклюжим юмором. «Черт побери, — подумал он, — как неловко…»
Элен не произнесла ни слова — лишь бросила на него осуждающий взгляд. Поднявшись на террасу, она направила детей к двери.
— Пейтон, — быстро произнесла она, — отведи Моди наверх и помоги ей одеться для воскресной школы.
— Пошли, Моди, — мягко произнесла Пейтон. — Пойдем наверх. Да ну же, Моди.
Они исчезли в гостиной — слышен был стук ноги Моди: звук постепенно таял, прекратился, снова зазвучал на лестнице над ними, опять прекратился. Элен повернулась.
— Это что еще за выдумка? — сказала она. Милтон пристально наблюдал за ее лицом, напряженным от сдерживаемого гнева. — Какой черт вселился в вас?
— Ой, послушайте, Элен… — Он неопределенно повел рукой. «Совсем как она, — подумал он. — Убрать детей, а потом злиться, устраивать ад. Ведь было так мило…»
Он глотнул виски с легким вызовом.
— Выпьете? — спросил он и тотчас пожалел об этом. «А теперь… О Боже», — подумал он.
Лицо ее смягчилось, в глазах появилась застенчивость, усмешка, игривое, почти нежное выражение. Она дернула его за рукав, направляя к дивану.
— Присядьте, дорогой, — сказала она. — Послушайте, — мягко начала она, садясь рядом с ним в тени; она выглядела такой красавицей, какой была в свое время десять лет назад, — бледные щеки, не тронутые возрастом, лицо девушки без единой припухлости, или морщинки, или провала, снова прекрасное, хотя, может быть, дело тут в виски… — Послушайте, — говорила она, — вы же знаете, что нельзя так пить все время. Вы знаете, что испортите себе здоровье. Дело не в морали и не в том, что это аморально, дорогой… просто вы же не можете везти девочек в воскресную школу в таком состоянии… а вы знаете, что мы должны идти в церковь… мы же обещали… вы это знаете, дорогой…