Лимузин вдруг приподнялся и нырнул вниз, и желудок у нее подпрыгнул как мячик; эта неожиданная встряска вместе с сорняками, и отбросами, и кипящей жарой породили в ней чувство почти невыносимой муки, и она, отчаянно вскрикнув, опустилась на сиденье, взмокшая и ослабевшая, и вцепилась в руку Лофтиса. Она почувствовала, как быстро Лофтис выдернул руку. «Это уже не в первый раз он так делает», — подумала она, и вот тут, глядя на него, у нее появилось это странное предчувствие.
«Он больше не любит меня. Он меня бросит».
Вот такое же предчувствие было у нее вчера ночью, и сейчас оно снова посетило ее. Ее пронзило отчаяние, и она передвинулась в угол, глядя на Лофтиса. А он смотрел в окошко с непонятной озабоченностью. Мимо пролетела одинокая ива, и за ней, следуя за его взглядом, Долли увидела с полдюжины бензобаков, заржавевших и огромных, торчавших на пустыре словно обрезанные коричневые ноги какого-то жуткого сборища гигантов. Бензобаки находились все еще далеко, но машина неуклонно приближалась к ним, и почему-то перспектива приблизиться, проехать мимо них наполняла Долли тревогой и ужасом. Она начала тихонько всхлипывать в уголке, погрузившись в унылый серый туман жалости к себе, — мелкие слезки медленно стекали по ее щекам. «Это правда, — подумала она, — судя потому, как он себя ведет. Он не любит меня. Он приехал за мной сегодня утром, потому что Элен не едет». Затуманенными печалью глазами она увидела коричневую бородавку на шее Эллы Суон, поседевшие непричесанные волосы негритянки.
«Отвратительно. Ох, отвратительно».
Она повернулась и с несчастным видом стала смотреть в окошко. «Он такой не потому, что оплакивает Пейтон, а потому, что не признает меня, — я это вижу». Два канюка беззвучно поднялись с кучи отбросов, нырнули к сорнякам и улетели.
Что ж, с горечью подумала Долли, она все время это чувствовала последние несколько месяцев, хотя только прошлым вечером осознала: что-то не так. Вообще-то Милтон однажды ведь уже оставлял ее и возвращался к Элен. В то время шел их развод — она знала. Отступить в последнюю минуту. Так он захотел. А прошлым вечером… Прошлый вечер был ужасен, и по мере того как воспоминания возникали в ее мозгу — признание, что это вызвало у нее шок, и осознание этого шока, — на нее налетела новая, еще более сокрушительная волна страдания и угрызений совести, и она начала горько, приглушенно всхлипывать, ухватившись за свисавшую сверху бархатную кисточку, и, раскачиваясь вместе с лимузином, глядела на беспощадно приближающиеся бензобаки, обрезанные и недоделанные, стоящие на пустыре точно тотемы.
«Ох, Милтон, сладкий мой».
Итак, вчера в конце дня было очень жарко, и ближе к закату солнца они с Лофтисом сидели на террасе Загородного клуба. Клуб находился на скале над рекой Джеймс — дорогое заведение в стиле, напоминающем готику, роскошное и с хорошей обслугой. Там около восемнадцатой лунки есть бассейн с сапфировой водой; ныряльщик в блестящих голубых трусах изогнулся в сумерках — им было видно его с террасы — и полетел вниз за пляжными зонтиками, наклоненными под резким углом наподобие сомбреро, разрезав воду без единого всплеска. Долли и Милтон пили мартини, который им приготовили из его бутылок, стоявших на кухне: он — третий стакан, она — второй. Дети в купальных костюмах, кувыркавшиеся на склоне внизу, образовали на траве этакое розовое колесо-вертушку. Сумерки наполнял запах мяты и цветения, и игроки в гольф возвращались с поля — их кадди не спеша тащились за ними, весело позвякивали мешки с клюшками. На террасе было, пожалуй, еще с дюжину человек — ленивый вечерний разговор едва слышно клубился, вспыхивал, нарастал, спускаясь вниз, к бассейну, где на траве, под покровом вечерней тени спала толстуха, пришедшая загорать.