— Хотел встретиться с одной девушкой. Не желает, как ни уговаривал.
Он хотел озадачить тетю Женю откровенностью. Однако сочувствие не появлялось. Наоборот!
— Назначать свидание с утра — значит терпеть фиаско. День большой, и девушка рассчитывает на более лестное предложение. — Она выразительно оглядела чуть свернутый в сторону нос, голубые узкие глаза и выпуклый лоб Вадима.
Он смущенно улыбнулся и зашагал по коридору, подталкиваемый колючим взглядом старухи.
После завтрака Вадим направился в библиотеку. Слабый ветерок скользил по лицу, заползал за рубашку, успокаивал нервы… Пора привыкнуть такому красавцу и остряку, как он. И это не в первый раз. Он не Ипполит, и к этому пора бы привыкнуть… Есть вопросы, требующие чисто философского решения. Холодный анализ и напряжение воли. Последнее необходимо для утверждения первого. Напрасно он унижался и просил о свидании. Надо было сразу же повесить трубку или сказать… Что сказать?! Он знал, что вечером позвонит вновь. Казалось, комбинация из цифр 5–32–64 высечена у него в мозгу… Надо думать о другом, иначе он не дождется вечера, ведь и в библиотеке есть телефон.
О другом? О чем? Ну, допустим, о более важном…
— Чем закончился фильм? — спросила Ирина.
— Всеобщим благополучием, — ответил Вадим…
Он зашел в лабораторию. Ирина ставила карандашом вопросы на ленте.
— Ночью звонил Устинович.
— Вернулся с курорта? — Вадим взглянул на ленту.
— Он звонил из Москвы. В час ночи. Хорошо, я задержалась в павильоне.
— Ему не спится. Месяц как поднялся после инфаркта.
— Это же Устинович… Интересовался последними наблюдениями. Спешу обработать материал.
У Ирины худая шея в мелких рыжеватых пятнышках. Такие же пятнышки налетели на лицо и руки. Вадим посмотрел на острые лопатки, выпирающие под легким цветным сарафаном, и подумал, что рыжинки покрывают и эту длинную узкую спину.
Она окончила университет на год позже Вадима. И с тех пор числилась в группе Устиновича. Факт сам по себе выдающийся — с Устиновичем больше года не работали. Он предпочитал работать в одиночку, но проходил по планам как «группа Устиновича». Это его мало смущало.
На фоне академической респектабельности отдела астрофизики Устинович выглядел чужеродным телом. Его не любили. За что? Многие и не знали за что, но делали вид, что знают. Быть приверженцем идей Устиновича считалось дурным тоном. И так из года в год. Он не обращал и на это внимания. Запирал лабораторию своим ключом, здоровался корректным кивком, бывал на Ученом совете, если считал интересным для себя; когда чье-то сообщение его не увлекало, он уходил. «Он все знает, а об остальном догадывается», — шептали в зале, провожая взглядом высокую спортивную фигуру в моднейшем костюме.
Ирина его обожала. Сутками она не покидала обсерваторию, деля время между наблюдениями ночью и обработкой материала днем. Она знала рецепт кофе «А-ля Викто́р» — чуточку кофе, чуточку коньяку, чуточку лимонного соку, полторы ложки сахару, семь минут кипячения.
«Ирина, у вас золотые руки». Ирина смущалась. Капельки рыжинок пропадали, стирались на узком большеглазом лице.
«Устинович настоящий современный ученый», — говорила Ирина Ипполиту и Вадиму.
«Прожектер… Настоящий ученый употребляет чистый коньяк», — отвечал Ипполит.
«Ему можно доверять фундаментальные теоретические расчеты, но…» — неопределенно выговаривал Вадим.
«Вы болваны. Жаль, что Устинович о вас хорошего мнения», — завершала Ирина.
Вот уже несколько лет многие статьи, выходящие в СССР и за границей, подписывали вместе Виктор Устинович, Ирина Кон. Без различия рангов и степеней. Хотя роль Ирины во многих работах сводилась к приготовлению кофе. «Читайте Станиславского. Театр начинается с вешалки, — в ответ на протест Ирины приговаривал Устинович. — И выпрямитесь… Мне приятны стройные коллеги». Возможно, отчасти и это являлось причиной неприязни к Устиновичу со стороны кое-кого из сотрудников. И еще то, что итоги некоторых работ, оцененные на Ученом совете как фантастические, в скором времени вдруг подтверждались и у нас, и за границей.
«Сообщите, Ирина, мосье Шарлю Фужерону, в Принстон, что надо читать Вестник Академии…» или: «Молодец тот проныра журналист из газеты „Труд“, как мы его не хотели допускать на Ученый совет, помните, так вот, пусть сэр Колгейт ознакомится с информацией в газете „Труд“», — говорил Устинович Ирине, складывая очередной астрономический бюллетень.
Бывало и наоборот.
«Ирина, запросите редакцию, чтобы вернули нашу статью о далеком ультрафиолете. Передержали, черти. Устарела».