— А знаете, я немало времени уделил. Хлопотал. Только мне ничего не удалось. А Бродский решил, что я равнодушно отношусь к нему. Ковалевский добился одним телефонным звонком, я впустую написал несколько писем… Нет-нет, это не пустяки. Удивительно тяжело мне все достается. И знаете, Дима, так с самого детства…
«И у него было детство, — лениво подумал Вадим. — Представляю. Такой смешной добродушный толстячок. Предмет постоянных насмешек однокашников. Впрочем, может, совсем наоборот…»
— …Мне многое удавалось. Но с каким трудом!
Там, где другие проходили с легкостью, я долго и тяжело выкарабкивался. Это несправедливо. Вероятно, и у вас так? Мне почему-то кажется…
Вадим кивнул. И тут же пожалел. Он не любил, когда говорили об этом.
— Ваша беда в том, что в груде информации вы не можете быстро и точно определить единственное решение. Это говорит о широте взглядов. Но это и плохо. Отсутствие интуиции растрачивает впустую время…
— И отрицательный результат — результат, — буркнул Вадим. Это было самое мудрое, что пришло в голову. — Если б единственное решение возникло сразу, экспериментаторы развозили бы по квартирам мебель. Или подметали дворы.
Прозвучало по-мальчишески. Но Киреев явно блефовал. Вадима это сбивало с толку. У него уже скопился кое-какой опыт совместной работы. Вообще его взаимоотношения с Киреевым напоминали шахматную партию, которую Вадим никак не мог хотя бы свести вничью. Опыт говорил, что его ожидает изящный мат. Тонкий и неожиданный, мат из-за угла. Только вот в чем? На совещании, когда за ним закрепили новую тему, можно было кое-что рассчитать, или недавно, в лаборатории, когда Киреев разнес его работу. Тогда Киреев не жаловался на свои трудности, тогда он командовал парадом. Что ему еще нужно?
— Слушайте, Родионов, мне от вас ровным счетом ничего не надо. И не мучайтесь, — неожиданно грубо произнес Киреев.
«Он еще владеет и телепатией. Плюс ко всему», — подумал Вадим, но промолчал. Он решил выжидать…
— С некоторых пор я стараюсь познать себя. Довольно увлекательное занятие, если б не было столь печальным. — Киреев скрестил вытянутые ноги. Красивые туфли обозначили латинскую букву «V». — У йогов есть процедура — взгляд в себя. Самосозерцание. Расчленение личности на ингредиенты… Я анализирую свои поступки. В тридцать шесть лет закончил аспирантуру, защитил, стал кандидатом. В тридцать шесть. Поздно. Многие из менее достойных меня обогнали. Впрочем, это не столь важно. От меня ушла жена. Я ее очень любил… Мне было непонятно, почему она ушла. И это мне казалось величайшей несправедливостью. Страшный рационалист, я не видел причин. Мне нужны были причины. Многие недоразумения происходят оттого, что люди ищут причины. Я начал замечать, что у меня стало меньше друзей. До ухода жены я на это не обращал внимания. Я как-то не думал о том, кто из нас кого покидает. Мне казалось, что друзья мне надоедают… После ухода жены я болезненно воспринял потерю друзей. Я не мог понять почему… Знаете, когда-то мы были очень дружны — я и Савицкий. С детства.
Киреев провел нежными пальцами по острой складке брюк. И замолчал. Несколько секунд он сидел не двигаясь.
— А что у вас произошло с Савицким? Если вы уж сами заговорили об этом. — Вадим понимал, что он дурно поступает, задавая такой вопрос. Что, если Киреев вдруг скажет совершенно не то, что ему, Вадиму, известно? Как вести себя в таком случае? «Какой я болван, неисправимый болван».
— Это грустная история. Савицкий требовал от меня важного компромисса моего со своей совестью. Я не мог пойти на это. А он меня не понял…
Вадим почувствовал к Кирееву нежность. Или жалость. Или участие…
— Если быть откровенным до конца — дружба с людьми в обычном понимании меня всегда тяготила. Я не выносил длительного общения, становилось тоскливо. И разлад с товарищами вряд ли удручал, если бы не вынужденные ежедневные общения на работе. Эгоистическое начало приглушало здравый смысл. А с годами превращаешься в эгоиста, и еще какого. То ли оттого, что остается меньше жить, то ли становишься мудрее. Не знаю… Во всяком случае, эгоистическое начало заставило меня принять отдел и не подчиниться здравому смыслу и уйти к Ковалевскому.
— А наука? — перебил Вадим.
— Что наука? Науку делаете вы, тридцати-, сорокалетние. Мы, в лучшем случае, не мешаем. Чтобы делать науку в мои годы, надо сохранить дух молодости. Это удается избранным. У остальных одна видимость.
— И новый радиотелескоп? — спросил Вадим. В голове мелькнула странная мысль: «Такое впечатление, что он мне льстит. Зачем?»