Освистанный Бродским долговязый любитель живописи не смирился духом.
— Один артиллерийский инженер исследовал оптический спектр при атомном взрыве, — он смотрел то на Устиновича, то в зал. — По сложности спектра взрыв напоминает солнечный протуберанец… Так вот, не может быть и речи, чтобы технеций выделился самостоятельно. Он сопровождается мультиплетом — молибдена и рубидия…
Устинович в это время отвечал на вопрос Ковалевского, и долговязый сбил его с мысли.
— Послушайте, ведите себя прилично, — произнес Ковалевский, — Дайте человеку ответить на мой вопрос.
— Извините, Роман Степанович, — стушевался долговязый. Он, видно, перетрусил. Ковалевский был слишком сильная фигура, особенно теперь. В азарте долговязый и не заметил, что именно с Ковалевским разговаривает Устинович. Это получилось забавно. И Ковалевский почувствовал себя неловко.
— Говорите уж, — махнул он и сел.
Долговязый, видно, потерял нить и принялся говорить первое, что пришло в голову.
— Если оперировать радиоастрономическим методом, — долговязый замялся, ему опять изменило самообладание. — Вот у Энгельса в «Диалектике природы»…
— Послушайте, молодой человек, — Ковалевский не поднимался с места. — Мне лично не известны труды Энгельса по специальным вопросам радиоастрономии… Что за отвратительная демагогия? Нельзя на мыслителей сваливать свою ограниченность. Догматизм в науке — это контрреволюция. Как и вообще догматизм, — Ковалевский положил локоть на спинку стула и повернулся к долговязому спиной. Он страшно разозлился. Хотя мог же долговязый иметь в виду и философские проблемы космогонии. Вадим с любопытством наблюдал за этой сценой, когда Весенин назвал его фамилию. В руках у Ореста Сергеевича была записка.
— Родионов в зале? Его срочно просят пройти к выходу.
Вадим не понял, что произошло.
— Меня, что ли?
Кто мог его вызвать с заседания? И к чему такая поспешность? Он протиснулся сквозь толпу молодых людей, которые набились в зал во время доклада Виктора Семеновича, и вышел в фойе…
Никого.
Вадим поспешил к выходу из корпуса.
Массивная парадная дверь была приоткрыта, и сквозь щель наружу валил теплый воздух. Вадим выглянул на улицу и увидел у фонарного столба женскую фигуру.
— Вы меня? — спросил он, морщась от мелких снежных колючек.
Девушка медленно подошла. И Вадим узнал Любу, дочь Савицкого.
Тяжелое чувство, давившее на Вадима весь вечер, стало осязаемым, оно затруднило дыхание, расслабило ноги. Вадим еще не понимал, в чем дело, и в то же время отчетливо что-то знал. Какие огромные глаза у Любы. Или просто очень бледное лицо…
— Знаете, Вадим… В общем, папа умер.
— Как же так, — прошептал Вадим. Хотя за секунду до первого звука ее голоса он точно мог произнести эту фразу.
— Да… Два часа назад.
Вадим видел, как из-под расстегнутого пальто виднелся яркий халат со сломанной верхней пуговицей.
Вадим прислонился к косяку двери. «Как ужасно скрипят двери», — подумал Вадим, все сильнее прижимаясь спиной к косяку. «Их надо смазать графитовой смазкой…»
Люба повернулась, секунду постояла и пошла в сторону коттеджей. Он двинулся за ней. Аллея была сильно освещена, и Вадим видел, как из-под пальто выбивается яркая материя.
«Одела прямо на халат», — подумал Вадим и вспомнил сломанную верхнюю пуговицу.
Люба не оборачивалась. Возле подъезда она остановилась. Вадим приблизился. Так они стояли друг против друга, молча. Люба подняла руку и слабо смахнула с лацкана его пиджака снег.
— Напрасно вы. В одном костюме… Папа оставил для вас какие-то бумаги.
Вадим не ответил. Люба еще постояла и потом принялась подниматься по ступенькам, вытягивая ноги из валенок.
«Как она спиной напоминает Савицкого, — подумал он. — Надо бы вернуться, взять пальто», — подумал еще Вадим…
Со стороны довольно странно смотреть на человека в пиджаке зимней ночью. А человек шел по выглаженной снежной пустыне, оставляя четкие следы изящных туфель.
Вадим спустился с холма. На обочине шоссе стоял потрепанный «Москвич» с включенным стоп-сигналом. Из выхлопной трубы торопливыми плевками шел дым.
Вадим обогнул машину и ступил на шоссе. Он услышал, как щелкнул замок и послышалась музыка — в машине был включен радиоприемник.
— Вадим Павлович! Не в город ли?
Вадим обернулся. Он узнал Ковалевского. Подошел.
— А я вот мотор грею. Старушка моя в холм не тянет, юзит. Не можете песку подсыпать?.. Да вы никак без пальто? Закаляетесь?! — добродушно выговаривал Ковалевский. У него явно хорошее настроение. — Садитесь, поболтаем. Пусть еще немного погреется… Садитесь, — Ковалевский отодвинулся влево. Машина качнулась на рессорах. Вадим захлопнул дверцу и вытянул ноги.