— Куда? Ах, да, в Москву. В Комитет по науке…
— Именно сейчас. Пока Ученый совет под нажимом Киреева не отставил его тему. Я уже написал два письма в Президиум и в Комитет… Надо самому поехать. Главное — поднять шум вокруг фамилии Родионова, заинтересовать в этом вопросе Комитет. Это чисто практический ход…
— У вас просто болезненный интерес к теме Родионова.
— Послушайте, профессор…
— Растяпа ваш Родионов! Шляпа и размазня! Тихий правдоискатель, — с досадой перебил Ковалевский. — Таким место в консервной банке. Шляпа! И болтун!
Неожиданная злость Ковалевского сбила Ипполита с толку. Он не мог понять причину такой вспышки. И ждал, что Ковалевский сам внесет ясность. И в то же время Ипполит желал несправедливости в обвинениях Ковалевским Вадима. Тогда он, Ипполит, полностью бы выложился. Пусть нервно и несолидно… Но главное стать спиной к пропасти, откуда единственный путь вперед. И если у него не хватит энергии и он спасует сам перед собой в «деле Родионова», то, выдав векселя Ковалевскому, он уже обязан будет их оплатить. Так сказать, чисто психологический маневр…
— Ваше участие в судьбе Родионова достойно всяческого уважения, — произнес Ковалевский.
— Вы хотите сказать — удивления?! — дерзко поправил Ипполит..
— Я сказал то, что хотел сказать, — Ковалевский встал.
И вновь он был прежним Ковалевским, не размякшим в самобичевании усталым пожилым человеком, а директором института. Человеком точных коротких жестов и конкретных, не терпящих отлагательств решений.
— Прошу вас подготовить и представить мне соображения по проекту Киреева. Естественно, в свете современных технических требований к данному классу инструментов. И желательно в недельный, срок… Вот тогда у вас и появится возможность отправиться в Комитет… И не за свой счет…
Ипполит вслушивался в затихающие в коридоре шаги Ковалевского. Этого он не ожидал. Это было серьезно. Он слишком хорошо знал Ковалевского. Ипполит снял со спинки стула пиджак и набросил его на плечи. Кажется, старик сам предъявил ему вексель. Что ж, он его оплатит…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Похороны назначили на три часа. Вадим с Ириной пришли на обсерваторское кладбище — домой к Савицким Вадим идти не мог.
У самой ограды он увидел свежевырытый прямоугольник. На снегу. На окружающих могильных холмиках валялись лопаты, кирки и даже топор. Земля была очень крепкая, мерзлая, и рабочим пришлось потрудиться. Теперь они куда-то ушли, так и не собрав инструмент. Впрочем, он еще должен пригодиться.
— Пойдем. Мне холодно, — Ирина тронула Вадима за рукав. И прошла вперед по узкой тропинке, петлявшей между могилами.
«Академик Борис Евстафьевич Ливанов», — читала она на гранитных обелисках. «Техник-наблюдатель Саша Вендров»… Ты помнишь его? Утонул. Акваланг отказал.
Вадим кивнул.
С тех пор как они пришли на кладбище, Вадим не проронил ни слова. Да Ирина и не требовала ответа. Она чувствовала, что Вадим очень взволнован смертью Савицкого, но не могла понять, почему в такой степени… Ну, умирают люди. Это всегда очень тягостно… И тем более Вадим никогда не испытывал к Савицкому теплых чувств. Наоборот. Насколько она помнит, он недолюбливал этого скучного, тощего человека. И Савицкий не любил Вадима. Ирина вспомнила тот скандал, что Савицкий учинил в квартире Устиновича под Новый год… Конечно, жалко, но что делать…
«Инженер-оптик, астроном Глухов Ч. Б.», — прочла Ирина.
— Интересно, какое имя начинается на «Ч»? Ты не знаешь имя на букву «Ч»?
— Вадим молчал.
— Наверное, Чезаре… Смешно — Чезаре Глухов.
Вадим молчал.
— Ты не был на Пулковском кладбище? Музей! Какие памятники! Почти всех умерших Струве там хоронили. Большинство из них были астрономами… Последний астроном Струве умер в Америке. Он был директором обсерватории Техасского университета… И говорят, умер после того, как связался с радиоастрономией…
Вадим криво усмехнулся.
— Я рада, что ты хоть улыбаешься, — подхватила Ирина. — А может быть, Чингиз Глухов? Чингисхан…
Народ все подходил. Казалось, что собирались все жители поселка. И так было всегда, когда умирал сотрудник обсерватории. Тут все друг друга знали годами. Словно одна семья…
Вадим с Ириной вышли с кладбища и встали с наружной стороны забора. Они оказались почти рядом с ямой. Вадим поднялся на перекладину. Теперь он был на голову выше всех и все мог видеть.
Гроб положили на холм свежевырытой земли.
Вадим смотрел на Савицкого. Смерть совершенно не изменила его лица. Странно. Как часто Вадим видел Валентина Николаевича с прикрытыми глазами за своим столом. Так он любил думать. И все об этом знали. И сейчас казалось, что Савицкий откроет глаза и начнет что-то торопливо набрасывать карандашом. Чтобы через минуту вновь закрыть глаза, продолжая работать… Смерть сохранила даже гримасу, так напоминавшую странную улыбку. Вот почему лицо казалось совершенно живым. Именно из-за этой вечной гримасы.