— Что ж говорить-то… Ничего не скажешь, все ясно. Нет человека, — произнесли из толпы.
— Врете вы всё!
Толпа замерла. Толпа еще не верила тому, что произошло. И тот же голос подтвердил толпе, что она не ослышалась…
— …Зачем о покойнике говорить не то, что думаешь о нем при жизни? Зачем ложь мертвому? Или она нужна живым?
Вадим почувствовал необыкновенное спокойствие. Такое спокойствие, очевидно, испытывает хирург, когда уже сделай первый надрез… Где-то, как в тумане, он вдруг вспомнил взгляд Савицкого после выступлений Вадима в защиту поэта, в Доме ученых. Тогда он не понимал Вадима. И сейчас, вероятно бы, не понял.
Все в напряжении молчали.
— Пусть говорит. Дайте ему сказать, не мешайте, — глухо произнес Ковалевский. В полной тишине.
— Мне хотелось бы, чтобы Киреев не пришел сюда… Ему не надо было приходить сюда…
Вадим слез с перекладины забора и пошел прочь. Ирина сняла со штакетника забытую Вадимом меховую шапку.
В морозном воздухе уже звенели молотки…
1965–1966
Ленинград