2
Не дождавшись Мурочки, Лиза стукнула в кухонное окошко Фрязиных. Окно распахнулось, из него высунулось румяное лицо кухарки Сани.
– Где Мурочка? – спросила Лиза.
– Наверху сидят, – ответила Саня. – Делаида Петровна уехали и наказали их во двор не пускать.
– Тогда я сама наверх пройду. Открой, Саня! – потребовала Лиза.
Добросовестная Саня крепко задумалась.
– Делаида Петровна про вас ничего не сказали, – с сомнением пробормотала она. – Идите, барышня, но если что… Если Делаида Петровна вдруг вернутся…
– Пусть! Съест она меня, что ли?
Бедная Мурочка весь день томилась в своей комнатке в мезонине. На ее столе лежал учебник Марго, пара словарей и раскрытый французский роман для девиц, очень глупый. По настоянию тетки Лиза его уже прочитала. Там все дело было в двух сиротках. Свирепые, но благородные цыгане зачем-то похитили их прямо из колыбели и только двадцать лет спустя признались в краже. Две юные цыганки невообразимой красоты и добродетели оказались на деле герцогскими дочками, так что седовласые отцы совершенно зря прокляли двух каких-то виконтов, влюбившихся в этих цыганок. Неужели серьезная Мурочка читает подобную чепуху?
Выяснилось, однако, что Мурочка отбывала повинность. Глубокая рытвина, проделанная на странице мстительным крепким ногтем Аделаиды Петровны, Мурочкиной мачехи, означала место, с какого Мурочке следовало переводить. Получившееся нужно было записывать. Своим круглым почерком Мурочка уже успела вывести: «О, никогда в благодарной груди Викторин не трепыхалось так глубоко спасибо для ее доброго великого папы, укрытого седыми висками!»
– Какой еще великий папа? – засмеялась Лиза. – Римский, что ли? Тут, верно, про дедушку говорится.
– Не учи, сама знаю, – вздохнула Мурочка. – Я нарочно чушь пишу, ей назло! Сижу в заточении, как Золушка. Только та горох перебирала, а я перевожу с французского всякую дрянь. По-моему, горох куда интереснее.
– За что тебе перепало?
– Да ни за что! Из-за Володьки опять. Он накопал червей и одного ей сунул в стакан, а остальных на моей полке спрятал, в банке. Вот и вышло, что все это – моя затея.
Лиза вздохнула. Бедная Мурочка! Бедный Володь-ка! Мелкие придирки тети Анюты ничто в сравнении со строгостями Аделаиды Петровны.
Брат и сестра Фрязины были близнецы – одинаково востролицые, темноглазые и живые. Аделаида Петровна за глаза звала их крысятами. Еще прошлым летом они были Машей и Володей, однако недавно Маша придумала себе и брату имена новые, современные. С Володькой мудрить было нечего – он стал Вовой. Звучало отменно: аристократично и немного залихватски. Сама же Маша долго колебалась между модными Марой и Мурой. Пришлось закрыть глаза и тянуть из конфетной коробки одну из двух бумажек. Попалась та, на которой было написано «Мура».
Лиза с близнецами была знакома с незапамятных времен: Одинцовы и Фрязины были добрыми соседями. Володька, естественно, над девчоночьей дружбой смеялся, но Лизу признавал: она была самой быстроногой в округе и в горелки играла до упаду. Володька увлекался зоологией, то есть нес домой всякую живность – букашек, червей, ежиков. Иногда он притаскивал целое ведро головастиков, добытых в какой-нибудь канаве. Известно, что девчонки головастиков не выносят, особенно тех, у которых уже отрастают лапки. Однако Лиза любовалась этими тварями без всякого трепета и находила, что у них кроткие мордашки. Она даже пугала бедняг, запуская руку в ведро. Все это не могло не вызвать самого серьезного уважения будущего зоолога.
Зато мачеха Аделаида Петровна головастиков боялась. Из-за этого Володька норовил подсунуть банку со своим уловом к ней в спальню, на туалетный столик. Там царил живописный кавардак: цветные флаконы парижских и московских духов, шпильки и гребешки окружали фарфоровую пудреницу в виде белой розы. Пудреница была колоссальных размеров. Мурочка называла ее капустой.
Аделаида Петровна была немного близорука и Володькин живой подарок замечала не сразу. Когда она садилась у зеркала разглядывать свое большое темнобровое лицо, сначала щурила глаза и принимала волнующие позы, которые доставили ей лет пятнадцать назад славу первой нетской красавицы. Теперь ей приходилось улыбаться тоньше, а подбородок сильнее выдвигать вперед, потому что гнездился под ним второй – висячий, неприятный и неискоренимый. Глаза с годами стали мельче, брови реже. Целая пропасть огорчительных мелочей обнаруживалась, если присмотреться!