– Хочешь жить?
Говорить окровавленным, обеззубленным ртом он не смог, потому лишь кивнул.
И толпа разразилась криками:
– Слава Софии Аламанти!
Но это было потом – дня через два после того, как у меня разболелась голова, и я, прихлебывала целебный настой, слушала отчет моих служанок о том, что случилось на землях Аламанти за время моего последнего отсутствия. Думала при этом больше об Иване Болотникове, а не о том, что из-за ранних заморозков пришлось вырубить в прошлом году и выкорчевать половину яблоневого сада на задах замка, потом сажать дички, которые станут прививать садовники только следующим летом, ибо прижились дички на новом месте плохо, и прочую хозяйственную мелочь.
Когда Си-Си стала рассказывать о том, что она стала засаливать огурцы не только с хреном, но и с листьями смородины, что придает кушанью особый привкус, я вдруг поняла: надо во что бы то ни стало отыскать моего Ивана. Как поняла это – так сразу и голова болеть перестала.
Вскочила с кресла, приказала звать ко мне пятерых молодых мужчин, годных быть моими гонцами.
– Куда? – спросила Си-Си. – Я хотела спросить: куда им ехать прикажет, синьора?
– Не знаю, – честно ответила я. – По всей Италии. Искать. Искать Ивана.
– Русского Иоанна?! – восторженно взвизгнула Си-Си, но тут же смутилась и спрятала свои блудливые глазки. – Простите, синьора.
Мария же сказала такое, от чего сердце мое так и подпрыгнуло:
– Чего пятерых посылать? – сказала она. – Одно го достаточно.
Я удивилась:
– Ты знаешь где Иван?
– Знаю, – ответила служанка. – Он теперь не Иван, а Иоанн Боло. И служит государю тосканскому. Генерал он теперь. Говорят, великий воин.
*Мой Иван служит Фердинанду Медичи? Это новость меня поразила неприятно. Ибо я рассказывала своему возлюбленному о том, какие чудовища – эти Медичи, и о том, как много боли я перенесла от них*.[20]
– Гонца ко мне! – приказала я. – Одного! И немедленно!
Иван и гонец прибыли в замок Аламанти спустя два месяца и одиннадцать дней.
Вновь, как и в прошлый его приезд, лил дождь, стояла стылая погода, пар валил изо рта и во дворе, и внутри замка. Ибо топили у нас по осени только камины моих спален и в большой трапезной зале. Слуги спали по двое на одной постели, согреваясь теплом друг друга, под наваленными на их одеяла вещами. Все ждали настоящей зимы, когда замок будет протапливаться, ибо даже узкие дымоходы в остальных комнатах будут иметь хорошую тягу, не станут гнать дым внутрь замка.
Я набросила на плечи вязаный козьей шерсти пуховый платок и вышла вечером к воротам, чтобы посмотреть на то, как поверженный мною пастор торопится, пряча от меня взгляд, к домику возле своей церквушки, – и тут увидела двух всадников, медленно едущих вдоль по улице навстречу падре и мне.
Сердце так и оборвалось!
«Иван!» – скорее догадалась, чем узнала я гостя.
А пастор вдруг встал, как вкопанный, прямо посреди улицы, мешая всадникам проехать.
В добрые старые времена на дорогах Франции и Италии таких дураков топтали копытами дворяне и вельможи, потому поступок моего возлюбленного воителя и моего гонца меня слегка удивил. Они остановили коней и, сидя в седлах, сняли шляпы перед падре. А падре поднял руку и благословил их. Лишь только после этого продолжил свой путь, даже не обернувшись на моих гостей. А те направились ко мне.
Именно поэтому, не по какой иной причине, я вместо того, чтобы приветствовать Ивана, броситься ему на грудь и расплакаться от счастья, встретила его словами:
– Ты что – в католики перешел?
Иван, спрыгнув с коня, передал поводья тоже спешившемуся гонцу и лишь после этого ответил мне, уже заждавшейся его слов и готовой вцепиться ногтями ему в морду:
– Я – православный, София. И веры своей не менял.
Тут бы мне перевести разговор на другое либо пошутить, но та самая вожжа, что попадает и коню под хвост, заставила меня спросить зло:
– А чего же тебя благословляет поп-католик?
– Чтобы ты, София, ругалась со мной и гнала меня из замка прочь, – ответил он.
Только после этих слов, увидев, что Ивана могу вновь потерять, бросилась я к нему на грудь и принялась молотить кулаками по могучей груди, плакать от счастья и говорить первое, что приходило на язык:
– Дурак! Ненавижу! Почему не искал? Почему не нашел? Негодяй! Прочему отпустил меня в Турин? Кто у тебя сейчас? Женился? Я же тебя люблю! Мерзавец! Сволочь! Негодяй! – и прочую глупость бабью и ахи нею.
Я чувствовала себя женщиной. Впервые за три с лишним года, пока не видела его. Я чувствовала себя вещью его, рабой и повелительницей. Это был мой мужчина. Только мой!
20
Вновь абзац, отмеченный звездочками, присутствует лишь в рукописи С. Аламанти, его нет в романе К. де ля Фер, которая посчитала, по-видимому, свою подругу не вполне искренней, ибо период жизни героини романа в Тоскане не описан как время страданий и тоски, совсем наоборот – София пишет, что довольно часто она была там счастлива. Однако, из песни, как говорится, слов не выкинешь, раз писала С. Аламанти в своих мемуарах, что Медичи в ее понимании – чудовища, так пусть и в окончательном варианте книги будет это именно так.